Аглаида Шиманская - Я вам прочту

Сухой иль мягкий, он всегда желанный,
Он — золото, он — драгоценный дар,
Какой бы ни был многогранный,
В печи проходит сквозь пожар.

Портной, маляр, сапожный мастер
Свой труд несут лишь для того,
Чтоб хлеб иметь, а в день ненастья
Творят молитву за него.

Россию получаю по кусочкам —
Фильмованною лентой, на часок:
Вот русская — и розовая щечка,
Вот русский — и молоденький лесок.

Таким он был, покорно-молчаливым,
Как воздух и цветочек голубой,
И кажется, что нет с тобой разрыва,
Что ты близка, к тебе подать рукой.

Мальчишка пробегает по дорожке,
По лужам шлепает. Поля кругом.
И мне за ним пройтись бы хоть немножко,
Ногой ступить на русский чернозем.

Луна, луна, опять луна!
Когда умру, придет она,
Посветит равнодушно взглядом.
Два мертвеца, мы ляжем рядом…
Иди, войди в мое окно,
Пока еще мне жить дано.
Подруга старая, слепая,
Лучи, как руки простирая,
Идет по саду в платье белом,
Ночных теней касаясь смело,
Скользит, плывет — и вот она!
Высокомерна, холодна,
Бросает блики на предметы,
Дыханье ищет: где ты, где ты?
Ложится на мою кровать —
Не шелохнуться мне, не встать.
За нею целый мир незримый,
Неведомый, непостижимый
Волнующих невнятных снов,
Мир из бесчисленных миров,
Погибший в лета без возврата…
Быть может, он царил когда-то
На высоте других небес?
С ней память гордая чудес…

Какая ночь! Не буду спать я,
Мне сердце жгут ее объятья,
Я с ней на смерть обречена.
Луна, луна, опять луна!

Плачу над людьми и над собою,
Плачу с бурно хлынувшим дождем,
Плачу безответною слезою
С одичалым и голодным псом…

Стынут слезы на чужих ресницах,
Капают по крашеным щекам,
Я гляжу, запоминая лица,
И гадать умею по глазам.

Ночи напролет не сплю и слышу,
Как вода стекает по трубе,
Как, поднявшись, всхлипывает выше
И течет, покорная судьбе.

Меня, как Лейлу задушили
Подушками во сне,
Я не сопротивлялась силе,
Несущей гибель мне.

Проснулась. Господи, за что же?
Пусть даже это сон,
Но кто мне разгадать поможет,
Что предвещает он?

Подушечка под головою
Невинна и бела,
Своей оборкой кружевною
Она мне щеки жгла.

На что мне дыханье, и тело, и сердце живое?
Я камню подобна, который лежит на пути.
Ее не вернуть ни любовью, ни скорбью земною,
Ее не узнать и в мире ином не найти.

А день, как ребенок, плаксив, безучастен и жалок,
Разлука-любовь, как потерянный жемчуг в пыли —
Мгновенье и вечность с лучами заката слились
И с шорохом крыл куда-то стремившихся галок.

Вечером снова молюсь я о здравии:
Господи Боже, молитву прими!
А под окном чья-то поступь по гравию,
Искра упала, окурок дымит.

Тянется ночь нестерпимо мучительно,
В комнате душно, тесно, темно.
Автомобиль пролетел ослепительный,
Бросил на пол золотое пятно.

Твоя душа с моей сливалась чудом,
Слова и слезы падали на лист,
А голос креп и звон летел оттуда,
Был свет звезды печален и лучист.

Святая ночь над временем спустилась,
Шаги, как ветер, вольны и легки.
Земля и небо посылали милость,
Алмазами горели светляки.

Не знаю, наяву иль в сновиденье
Иду в толпе по снежному пути,
Чтобы с другими преклонить колени
И благодать до сердца донести.

Она на свет не поднимала очи,
В тени печаль от дерзких берегла
И слезы проливала дни и ночи
О том, что муке не осилить зла.

Лицо твое сурово, Палестина:
Измена, кровь отмечены судьбой.
Молись и плачь, Мария Магдалина,
О камень бейся и шуми, прибой.

Но час настал. И ниц упала стража.
Разверзлось небо. Грозно и светло.
Любовь твоя сама тебе расскажет,
Каким сияньем сердце обожгло.

Мне снился сон: стоит открытый гроб —
Бородка жидкая, высокий лоб;
Свеча горит, тревожно полыхая,
И в белом платье девочка слепая
Как будто светит мертвенным зрачком,
И лунный свет расходится кругом.
Он спит, он мертв, и камень гробовой
Откинут был таинственной рукой,
Но тяжесть всюду он влачил с собою.
Томимый жаждой, изнемог от зноя,
Страстей и мук без меры, без конца
Следы не стерлись с мертвого лица.
Властитель душ, он — гений, он — учитель,
Мятежный дух иль ангел-утешитель?
И слышу голос я из пустоты:
— «Из гроба встань! Скажи, что видишь ты,
Вернись и снова посмотри на землю,
Твоим словам благоговейно внемлют —
Земную славу о себе измерь, —
Что ведал ты, чем умудрен теперь?»
Свеча лучи, как солнце, разметала
И сотнями огней светиться стала;
Гляжу на гроб, а он стоит пустой
И кто-то дышит за моей спиной.
Как призрак он, неуловимый, странный,
Какой-то, может быть, заблудший странник?
О чем-то шепчет, прячется от глаз,
Невнятен горестный его рассказ:
— «Обман, обман! Как скудны души наши,
Все эти речи и посмертный шум,
Отравой медленно питавший ум.
Земные, падшие, мы просим Бога:
О Боже, гордость не суди так строго…»
Свеча погасла. Девочка бледна:
Она — иль дым у темного окна?
Она ли плачет или дождик льется?
И ветер бешено о стекла бьется,
Как судорога, пена на губах…
Он спит, он мертв, и скорбь в его чертах.

Услышать песню русскую метели,
Утешить сердце голосом родным.
Тогда любить еще мы не умели,
Тогда наш мир был малым и своим.

Казался он веселым и светящим.
Как мячик прыгал, лодочку пускал,
Но пассажирский поезд уходящий
Разрушил мир и призрачный вокзал,

И мир теперь безрадостный, огромный,
В чужой стране, суровый и пустой.
Был горек дым, тревожен шум вагонный
Его повсюду слышу за собой.