Дмитрий Сухарев (Сахаров) - При вечернем и утреннем свете

Ах, если всяк да со своей святыней!
Не заглянуть ли лучше на базар,
Чтоб ввечеру потолковать за дыней
Под небом жилмассива Чиланзар?
Мы дыню разъедим, а завтра днем
В сухую землю веточки воткнем,
Узрим новорожденные кварталы
И с пылью их смешаем светлый прах,
Который унесли на башмаках…

Прости, привязчив я.

Будет время, составлю
Родословное древо,
Его детям оставлю,
Чтоб светило и грело,—
Родословное древо,
А на нем человеки —
Те, что были когда-то
И пропали навеки.

Будет время, на карте
Перемечу крестами
То, что отчими люди
Называют местами.
Там Венев, и Одесса,
И Великие Луки,
Там любовь, и злодейство,
И великие муки.

Из Венева прабабка,
Из Одессы другая,
А великие муки
Из озерного края —
Там в безвестной хатыни,
Онемев от печали,
Помнит пепел поныне,
Как в амбаре кричали.

Я под кроной коренья
Заплету в хороводе —
Племена, поколенья,
Наше место в народе,
Чтоб вовек н6е забылось,
Сколько веток рубилось
И кому с кем любилось —
Сколько деток родилось.

В Мельничном, вблизи завода
Мукомольного, вблизи
Вечности — себя до года
Возрастом вообрази.

Все арыки перерыла
Жизнь, а ты войди по грудь
В тот же — после перерыва
В пятьдесят каких-нибудь.

Что такое пятьдесят
Лет, когда вокруг висят
Ветви те же, что висели
В прошлом веке и вчера?

Легче птичьего пера
Пыль, мучнистая сестра
Вечности и колыбели.

В Мельничном без вечной спешки
Время движется — вблизи
Вешки, от которой пешки
Устремляются в ферзи.

Времени протяжна нота,
Мелет мельница, и нет
Обреченности цейтнота,
Быстротечности примет.

Мама вынесла мальца
В Мельничный, и нет конца
Вечности, и пыль мучниста,
Как цветочная пыльца.

Словно в саге романиста,
Время длится без конца.

Гульзира, твое имя — цветок,
И, Востока традицию чтущий,
Я твой черный тугой завиток
Зарифмую с зирою цветущей.
Но узнать бы сначала пора,
Как цветет на Востоке зира.

Я исчислю цветок по плоду,
В семена ароматные вникну
И к такому ответу приду,
От которого горько поникну.
Гульзира, разве ведаешь ты,
Как печалят порою цветы.

Убежав от гудения пчел,
Я забыл про былую удачу,
И пустыню цветам предпочел,
И пустые глаза свои прячу,
Ибо горечью жжет, Гульзира,
То, что сладостью было вчера.

Гульзира, твои речи просты,
И от плеч твоих пахнет зирою.
Как горчат, как печалят порою
Эти запахи, эти цветы!
Дай лицо свое снова зарою
В эти запахи, эти цветы.

Оттого, что я с севера, что ли?..

Если разбил пиалу, не горюй, поспеши на Алайский,
Жив, говорят, старичок — мастер искусный, уста.

Он осторожным сверлом черепки пробуравит — и в ямках
Скобок утопит концы, накрепко стянет фарфор.

Ай да мастак, вот кому говорить не устанешь спасибо!
Нет ли другого уста — сладить с напастью другой?

Я бы отнес на базар черепки тонкостенного счастья.
Где там — ищи мастеров!.. Сам, бедолага, потей.

Главный ташкентский фонарщик, предводитель ночных
возжиганий,
Резвому внуку Володе должность свою завещал.

Век закоптил фонари, стал стариком и Володя.
Следом состарился я, Володин единственный внук.

Век небеса закоптил, и на Новомосковской, в роддоме
Мальчик родился, Филипп, внучек единственный мой.

Резво, Липуня, расти! Помни, что должность наследна:
Впрок фитили навостряй, стекла учись протирать

Поедем в Бухару,
К узбекам в гости, а?
Поедем по жару,
Погреем кости, а?
По дыни!
У лотка
Шершавую возьмешь,
Прижмешь ее слегка
И — нож в нее!
Сладка…

А хочешь, в Исфару
Поедем по урюк.
Урючин знойный сок
Прозрачен и упруг.
Губами придави,
Под сонной кожурой
Он ходит как живой!
Глаза закрою — и
Растаю,
Воспарю…

Поедем в Исфару!
По горы!
По горам
Полазаем!
Вели —
Я телеграмму дам,
Бельишко соберу.
Ведь я родился там,
Пойми, родился там.

Не знаю, где умру…

Был и я мальчуган, и в те годы не раз
Про зеленый Чимган слушал мамин рассказ,
Как возил детвору в Брич-Муллу тарантас —
Тарантас назывался арбою.
И душа рисовала картины в тоске,
Будто еду в арбе на своем ишаке,
А Чимганские горы царят вдалеке
И безумно прекрасны собою.

Но прошло мое детство, и юность прошла,
И я понял, не помню какого числа,
Что сгорят мои годы и вовсе дотла
Под пустые, как дым, разговоры.
И тогда я решил распроститься с Москвой
И вдвоем со своею еще не вдовой
В том краю провести свой досуг трудовой,
Где сверкают Чимганские горы.

Мы залезли в долги и купили арбу,
Запрягли ишака со звездою во лбу
И вручили свою отпускную судьбу
Ишаку — знатоку Туркестана.
А на Крымском мосту вдруг заныло в груди,
Я с арбы разглядел сквозь туман и дожди,
Как Чимганские горы царят впереди,
И зовут, и сверкают чеканно.

С той поры я арбу обживаю свою
И удвоил в пути небольшую семью,
Будапешт и Калуга, Париж и Гель-Гью
Любовались моею арбою.
На Камчатке ишак угодил в полынью,
Мои дети орут, а я песню пою,
И Чимган освещает дорогу мою,
И безумно прекрасен собою!

А у венгров и черемухи цветут!
Вот приехал я в венгерский институт,
А в окне, гляжу, они стоят, белы,
И черемуховый дух во все углы.

И сирень цветет у венгров, и миндаль,
И ничуточки мне этого не жаль,
По кювету маки алые — и пусть,
А учуял я черемуху — и грусть.

Вот уехал я из дома в холода,
Вот приехал я, товарищи, сюда.
Что я видел под Москвою? — белых мух.
А у них уже черемуховый пух.

Не творил ли нас господь навеселе?
Больно много он напутал на земле.
Ну, миндаль пускай у венгров, леший с ним,
Но черемухи-то нам нужны, не им!