Владимир Каменцев - Океан. Выпуск пятый

— Был у меня друг, боцман, — плетет нить своего рассказа один из матросов. — Приехал после рейса в Находку, увидел на аэродроме заблудившуюся корову и привязал ее за рога к вертолету. Вертолет взлетел вместе с рогами… Потом штраф боцман уплатил — пятьсот рублей — за порчу домашнего скота…

Чушь несусветная, но дружный хохот взрывает ночную тишину.

С мачты испуганно взлетает, громко хлопая крыльями, присевшая отдохнуть большая птица.

— А у нас на судне медведь был, — выступает новый рассказчик. — Как какая-нибудь проверка или инспекция, мы его сразу выставим к парадному трапу и полное спокойствие. Никто не идет…

Когда я первый раз попал на судно, я не мог понять, почему эти здоровенные и вполне взрослые люди могут так самозабвенно и так долго предаваться пустопорожней болтовне, в которой подчас так трудно отделить правду от вымысла. И только потом я понял глубокий смысл этих разговоров. В научно-фантастических романах авторы нередко подвергают своих героев-звездолетчиков анабиозу, то есть усыпляют их на много лет, чтобы не подвергать космических путешественников самому страшному виду пытки — испытанию временем. Так вот морская травля — это и есть своеобразный анабиоз. Послушает моряк десяток невероятнейших баек, сам наговорит с три короба, насмеется, насмешит других — глядишь, и еще один вечер прошел.

На верхнем мостике по вечерам у нас собирается самая серьезная публика. Здесь наш «мозговой» центр. Под тентом, где висит яркая электрическая лампочка, стоит пара маленьких столиков. Один из них постоянно ангажирует матрос Никита, который готовится к поступлению в институт и ежедневно решает десятки математических задач. Рядом с ним в импровизированном гамаке пристроился рефмеханик Ваня, который дал клятву своей молодой жене, что за рейс проработает двадцать пять параграфов учебника английского языка. За другим столиком засел штурман Леша с красными то ли от загара, то ли от умственного перенапряжения ушами. Он делает контрольную работу по теоретической механике за второй курс Дальневосточного рыбного института. Несколько матросов, живописно расположившись на тюфяках, читают книги, взятые из судовой библиотеки.

Снизу раздаются взрывы хохота, перебранка доминошников, занятых «разбором полета» после очередной проигранной партии, а здесь академическая тишина, как в столичной библиотеке. Равномерно стучит дизель, слегка покачивается электрическая лампочка, вырывая из кромешной тропической тьмы сосредоточенные лица «интеллектуалов». Каждый занят своим делом.

Часов около девяти с палубы начинают доноситься нетерпеливые голоса: «Пора фильм запускать!», «Давай фильму!» Фильмы… Я нигде не видел, чтобы люди так страстно увлекались кино, как на флоте. Порою даже приходит в голову совершенно нелепая мысль: как же люди ходили в море до изобретения кинематографа?

В первый же день рейса в кают-компании монтируют киноустановку, и все время плавания она работает с предельной нагрузкой. Как обычно, на борту среднетоннажного траулера имеется тридцать — сорок фильмов, так что можно открывать грандиозный кинофестиваль. Но на фильмы набрасываются с такой жадностью (с первого же дня плавания, пока идем в район промысла, наши киновечера начинаются часов в семнадцать и продолжаются далеко за полночь), что число непросмотренных лент катастрофически тает. Как-то я не поленился и записал в свой дневник названия фильмов, просмотренных неутомимыми зрителями за один такой вечер:

«Война и мир» (2 серии);

«Руслан и Людмила» (2 серии);

«Русское поле»;

«Человек в штатском»;

«Я — следователь».

В кают-компании не продохнуть, из-за шума двигателей половина речи героев не слышна, но моряки сидят (или лежат, чтобы не загораживать экран сидящим сзади) не шелохнувшись и смотрят, смотрят очень экспансивно, как мальчишки-второклашки, остро реагируя на все, что происходит на экране.

По мере приближения к экватору кино переносится на палубу — на мачте подвешивают большой экран, около лебедок ставят проектор, и кинозал готов. Правда, к тому времени все фильмы уже досконально изучены, причем настолько, что моряки разговаривают друг с другом в основном цитатами из полюбившихся и выученных наизусть фильмов. Но сколько бы раз ни крутили любимую ленту — можно быть уверенным, что кинозал будет переполнен.

А видели бы вы, как проходят переговоры об обмене фильмами, когда в море встречаются два советских судна! Мы уже говорили, как хитроумно, в несколько туров, проводят дипломатические переговоры боцманы. Так на фоне уполномоченных по обмену фильмами боцманы выглядят желторотыми птенцами! Ведь сколько нужно иметь профессионального опыта, выдержки, изощренности, чтобы выведать, какими фильмами располагает партнер, заставить его раскрыть свои карты и в то же время ни в коем случае не проторговать свои самые заветные ленты! Но финал этих переговоров — точно такой же, как и у боцманов: стороны расходятся, крайне довольные тем, что им здорово удалось одурачить друг друга… И команда безмерно счастлива: после того, как корабли разошлись, на борту оказалось десятка два совершенно новых фильмов, которые можно смотреть снова и снова.

Море есть море. Оно накладывает особый отпечаток на каждого профессионального моряка, и не случайно, что у всех них вырабатывается немало общих черт, вызывающих уважение, а порою — улыбку. Например, подавляющее большинство людей, работающих на судах, отличает исключительная добросовестность, очень ответственное отношение к труду. Если моряку что-то поручили или о чем-то попросили его, можно не сомневаться, что все будет сделано так хорошо, как это только возможно.

Моряки, как правило, никогда не спрашивают, нужно ли помочь. Молча, без лишних слов, они включаются в работу, не корысти ради, а просто так, из-за остро развитого чувства локтя, взаимной выручки. И это вполне объяснимо: находясь на судне, вдали от берега, вдали от других людей, все члены экипажа зависят друг от друга и очень хорошо понимают, что от согласованности их действий, от чувства ответственности, от их взаимовыручки зависит все: и уловы, и жизнь на корабле, и в конечном счете их жизнь в буквальном смысле этого слова.

Еще будучи учеником начальной школы, я очень часто рисовал в своем воображении капитана корабля — мужественного, решительного человека, наделенного кучей всяческих добродетелей. Одним словом, капитан представлялся мне неизменно таким, каким его изображал Жюль Верн и другие авторы доступных мне в ту пору приключенческих романов. Для меня капитан был всегда героем, первопроходцем, сильным и справедливым, смелым, отчаянным человеком.