Артюр Рембо - Стихи (3)

О! Кровью пролитой мы их отмыть хотим.

И если наша месть и крик негодованья

У старых королей вдруг вызовет желанье

Своими лапами швырнуть огонь и гром

На Францию - ну что ж! Расправимся с дерьмом!"

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Он вскинул на плечо свой молот. Смерил взглядом

Толпу огромную, которая с ним рядом

Хмелела, и тогда по залам и дворам,

Где бушевал Париж, где задыхался, - там

Вдруг трепет пробежал по черни непокорной:

Кузнец своей рукой великолепно черной,

Хоть потом исходил пред ним король-толстяк,

Швырнул ему на лоб фригийский свой колпак.

V

Солнце и плоть

I

Источник нежности и жизни, Солнце властно

Льет жаркую любовь на грудь земли прекрасной;

И, лежа на лугу, вы чувствуете вновь,

Что расцвела земля и что бурлит в ней кровь,

Что дышит грудь ее, когда вы к ней прильнете;

Она, как женщина, сотворена из плоти,

Как бог, полна любви; и соками полна,

Таит кишение зародышей она.

Все зреет, все растет!

Венера! Юность мира!

Я Сожаленья полн о временах Кибелы,

Что больше фавнов нет, похожих на зверей,

Богов, которые грызут кору ветвей

И белокурых нимф целуют среди лилий.

Я сожаленья полн, что минул век сатира,

Под взглядом радостного Пана соки всей

Вселенной - воды рек, кронь листьев и корней;

Когда дрожала под стопой его козлиной

Земля зеленая и лился над долиной

Из сладостной его цевницы гимн любви.

Прислушивался Пан и слышал, как вдали

Его призыву вся Природа отвечала,

И роща на ветвях поющих птиц качала,

Земля баюкала людей, и всем зверям

Любовь, всесильный бог, свой открывала храм.

Я сожаленья полн о днях, когда бурлили

Которая неслась на колеснице белой,

Сверкая красотой средь блеска городов;

Жизнь вечная лилась из двух ее сосцов,

Струями чистыми пространство наполняя;

К ее святой груди блаженно припадая,

Был счастлив Человек, и так как сильным был,

Он целомудрие и доброту хранил.

О горе! Он теперь твердит: "Мне все известно".

А сам и слеп и глух. Исчезли повсеместно

Все боги. Нет богов. Стал Человек царем,

Стал богом. Но любовь уже угасла в нем.

О, если бы опять к твоим сосцам посмел он

Припасть, о мать богов и всех людей, Кибела!

О, если б не забыл Астарту навсегда,

Богиню, что могла в минувшие года

Из волн возникнуть вдруг, окутанная пеной,

Сверкая красотой, извечной и нетленной,

И черных глаз ее победоносный взор

Будил в душе любовь, а в роще - птичий хор.

II

Я верю лишь в тебя, морская Афродита,

Божественная мать! О, наша жизнь разбита

С тех пор, как бог другой нас к своему кресту

Смог привязать. Но я... я лишь Венеру чту.

Уродлив Человек, и дни его печальны,

Одежду носит он, поскольку изначальной

Лишился чистоты. Себя он запятнал,

И рабству грязному одеть оковы дал

На гордое свое, божественное тело.

На тьму грядущую взирая оробело,

Он хочет одного: и после смерти жить...

А та, в которую всю чистоту вложить

Стремились мы, чтоб в ней плоть наша стала свята,

Та, что смогла наш дух, смятением объятый,

Любовью озарить, чтоб из земной тюрьмы

Однажды вознеслись к сиянью света мы,

Отвыкла Женщина быть куртизанкой даже!

"Какой печальный фарс!" - с усмешкой горькой скажет

Мир, помнящий богинь святые имена...

III

О если бы вернуть былые времена!

Да! Кончен человек! Им сыграны все роли!

Но, идолов разбив при свете дня и воли,

Отвергнув всех богов, он оживет опять.

Сын неба, будет он секреты постигать

Небес и мудрости, проникнет в их глубины,

И бог, что в нем живет под слоем плотской глины,

Ввысь устремится, ввысь, пожаром озарен!

Когда увидишь ты, что иго сбросил он

И в небеса проник, и страха в нем - ни тени,

Даруешь ты ему святое Искупленье!

Великолепная, из глубины морей

Возникнешь ты, сверкнув улыбкою своей;

И бесконечную любовь даруя миру,

Ты трепетать его заставишь, словно лиру,

Когда твой поцелуй, дрожа, нарушит тишь.

Как жаждет мир любви! Ты жажду утолишь.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

И гордо Человек главу поднимает снова!

Луч древней красоты, вдруг разорвав оковы,

Храм плоти озарит и в трепет приведет

В нем бога спящего... Очнувшись от невзгод,

Счастливый Человек все знать и видеть хочет.

Мысль, словно резвый конь, что был во власти ночи,

Освободясь от пут, бросается вперед,

Мысль, став свободною, на все ответ найдет.

Зачем и почему пространство бесконечно,

И звезды - как песок, и Путь сверкает Млечный?

И если ввысь лететь все время - что тогда?

И гонит ли Пастух огромные стада

Миров, блуждающих средь ужасов пространства?

И все эти миры хранят ли постоянство

В их отклике на звук извечных голосов?

А смертный Человек? Что видеть он готов?

И голос разума - не просто ль плод мечтанья?

Коль жизнь так коротка, откуда в мирозданье

Явился Человек? Не погрузится ль он

В глубокий Океан, где будет окружен

Зародышами, эмбрионами, ростками?

И в том горниле, где всегда бушует пламя,

Не воскресит ли вновь его Природа-Мать,

Чтоб в травах и цветах ему произрастать?

Нет, знать нам не дано! Химеры и незнанье

Отягощают нас. Глядя на мирозданье,

Нам бесконечности не довелось постичь.

Над нами вознесло Сомнение свой бич,

Оно нас бьет крылом, кружа зловещей птицей,

И вечно горизонт бежит и хочет скрыться.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Открыты небеса! И тайны все мертвы

Пред тем, кто не склонил покорно головы!

Стоит он, окружен сверканием Природы,

И песнь поет... Леса поют, струятся воды,

Чей радостный напев приветствует восход...

То Искупление! Любовь, любовь грядет!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

IV

О, плоти торжество! О, праздник идеальный!

О, шествие любви дорогой триумфальной!

Склонив к своим ногам героев и богов,

Они, несущие из белых роз покров,

Малютки Эросы и Каллипига с ними,

Коснутся женщин вдруг коленями своими...

О Ариадна, чьи рыдания слышны

На тихом берегу, когда из-за волны

Мелькает вдалеке Тезея парус белый!

О девушка-дитя, не плачь! Взгляни, как смело

Вакх с колесницею своею золотой,

Влекомой тиграми, что похотью слепой

Объяты, рыжими пантерами влекомой,

Несется вдоль реки, дорогой незнакомой...

Европу голую Зевс, превратясь в быка,

Качает, как дитя, и белая рука

За шею трепетную бога обнимает;

Он, среди волн плывя, на деву обращает

Свой помутневший взор; к теплу его чела

Льнет девичье лицо; ей очи застит мгла,

Когда сливаются их губы в поцелуе;

И пеной золотой вокруг сверкают струи...

Средь пышных лотосов, скользя по лону вод,

Влюбленный Лебедь вдаль задумчиво плывет