Райнер Рильке - Сады

невыслушанные умы;

и сад, и дорога

все это мы.

22

Мой ангел насторожен,

молчит, меня не тревожа;

но был бы он отражен

эмалью, что из Лиможа.

Цвета для ангельских глаз:

красный, зеленый, родная

безбрежная синь для нас:

тем лучше, если земная.

23

Пусть папа в конце поста,

чужд мирским интересам,

пусть его жизнь чиста,

он может встречаться с бесом.

На Тибре тот же мотив:

как водится для затравки,

преумножая ставки,

играют супротив.

Как мне сказал Роден

(мы в Шартре поезда ждали),

от слишком чистых стен

соборы бы прогадали;

где чистота, там тлен.

24

Покаяться должны

мы в том, что означало

лишь дерзкое начало

сомнительной вины.

Грозящий нам обман

сочли мы небосводом;

из штиля ураган,

из бездны ангел родом.

Не страшен поворот,

когда ревут органы;

надежней нет охраны

для всех любовных нот.

25

Готовы мы простить

их козни богам-втирушам;

засахаренным душам

лень враждовать и мстить.

Наши сроки слишком кратки,

мы не нравимся врагам;

покоримся же богам

и признаем их порядки.

26

ФОНТАН

Фонтан, люблю я твой урок чудесный,

когда струя сама в себя впадает,

как только направленье угадает:

к земному бытию полет небесный.

Ты проповедуешь крушенье,

лепечущая панорама;

легчайшая колонна храма,

закон твой - саморазрушенье.

Твое падение - мерцанье,

играющее зыбким дивом,

не привыкает созерцанье

к неисчислимым переливам.

Не песнь твоя к тебе меня склонила,

а пауза, граничащая с бредом,

когда струя себя не уронила,

ведома духом, чей порыв неведом.

27

Хорошо быть с тобой заодно,

тело, мой старший брат;

тот, кто силой богат,

рад;

листья, корни, кора, маскарад

жизни; всем этим стать наугад

только духу дано.

Неземное звено

в сочетании жеста

с деревом - род насеста,

где мгновенье полно

небом; его невеста

жизнь, в которой оно.

28

БОГИНЯ

Кто во сне бы не хотел

увидать среди террасы

представительницу расы,

существующей без тел.

Но природа зорче нас,

и, любительница сути,

видит явственный до жути

контур призрака подчас.

29

САД

I

На языке пускай заемном в мире

осмелюсь ли озвучить сельский лад

названья, чье значенье шире

мучительной идиллии: брат сад.

И в нищенской своей порфире,

попав навеки к слову в плен,

при пошатнувшемся кумире

хранительных поэт взыскует стен.

Мой сад уподобляя лире,

где струны вместо кровеносных вен,

укореняешься в эфире,

и царство пчел не знает перемен.

Звук в этом имени античный,

прозрачному не свойствен тлен;

отчетливый и симметричный

в двоящихся слогах благословен.

II

Какое солнце тянет

наземные веса?

Чей пыл врасплох застанет

иные небеса?

Для тел неосторожных

настала ли пора

союзов невозможных?

Движение - игра

сил противоположных.

Сияет сад с утра,

но и его истома

по-летнему весома

и потому щедра.

III

В твоих ветвях ты, белокурый,

и в кружеве твоих теней,

сад, скрытный свойственник натуры,

земля плавучая видней.

В саду привычное сближенье

начал, хранящих вес и корм,

и нежность: вечное скольженье

неявленных и явных форм.

А в средоточье, где по-птичьи

фонтан щебечет, гений дней,

все сказывается в различье

своих невидимых корней.

IV

Разве не обречены

нам раздаривать излишки

эти мудрые детишки,

боги сельской старины?

Ради будничных трудов

вьются пчелки-недотроги;

округлением плодов

заняты малютки-боги.

Наши тени за игрою

здесь и там еще сквозят;

только праздные порою

боги смертному грозят.

V

Воспоминание, сулящее отраду,

в меня вселяешь ты, мой сад;

ты уподобился пасущемуся стаду,

о пастыре напомнить рад.

Но для ветвей твоих и ночь - не потрясенье

в своей начальной тишине;

ты поработал, сад; пришло ли воскресенье,

покой дарующее мне?

Кто, как не праведник, быть пастырем способен?

Мой мир, быть может, на заре

на яблоне твоей сам яблоку подобен,

и я в прозрачной кожуре.

VI

Набрасывая сад едва,

как мантию, себе на плечи;

не чувствуешь ли ты, что каждой встречей

с твоей стопой обласкана трава?

Сад на прогулках манит и пленяет,

растущее являя торжество,

и ускользая, он переполняет

твое медлительное существо,

С тобою книга целый день;

блуждает взор среди враждебных следствий;

как в зеркало, ты смотришь в тень

с причудливой игрою соответствий.

VII

Счастливый сад, в твоем целебном рвенье

улучшил ты сокровище плода,

продлив неуловимое мгновенье,

в котором даже вечность молода.

Прекрасный труд, великолепный строй

ветвей, чьи зачарованы изгибы,

в конце концов, летучие, могли бы

воздушный обрести покой.

Мой сад, мы братья. Разве что ни миг

у нас не те же самые тревоги?

Один и тот же ветер нас настиг,

и мы с тобой нежны и строги.

30

Наши предки тоже в нас,

ряд восторгов и агоний,

упоение погоней

и конечный мертвый час

перед гаснущим огнем;

остаются нам пустоты,

безнадежные оплоты,

где мы с мертвыми живем.

Мы пристанище для жен;

та приходит и другая,

пьесою пренебрегая;

в перерыве свет зажжен,

подтвердив, что, кроме бед,

нет наряда и убора,

и для женщины опора

кровь другого в цвете лет.

Дети, дети, как назвать

каждого, кто в нас внедрился

и при этом умудрился

вне судьбы существовать.

31

ВНУТРЕННИЙ ПОРТРЕТ

Разве силою мечты

я тебя вернуть сумею?

Больше прежнего моею

все равно не станешь ты.

Но ты не ускользнула

от моего огня,

пока не потонула

в крови ты у меня.

Родиться мне опять

неужто неприлично,

чтобы тебя вторично

чуть меньше потерять?

32

Былого не поймаешь

не вспомнишь, не прочтешь;

ты лишь воспринимаешь

ладонь свою, чертеж,

где линии, где складки

изжитого плато;

в твоей руке загадки,

твоя рука - ничто.

33

Возвышенное - лад,

вернее, полоса,

ведущая назад,

быть может, в небеса.

Искусства нам сулят

прощанье в смертный час,

а музыка - лишь взгляд

последний наш на нас.

34

Есть пристань там, где далеко до дна;

пристанище бывает или кокон,

где столько окон,

что остальная жизнь твоя видна.

Есть семена, питомцы высоты,

окрылены дыханьем вешней бури,

чтобы в лазури

увидел ты грядущие цветы.

Есть жизни, чья всегдашняя примета

при каждом взлете тайный гнет,

пока в соблазнах света

небытие тебя не зачеркнет.

35

Не грустно ли твоим глазам смежаться?

Ты в мимолетное вглядеться рад,