Юлия Друнина - Стихотворения (1970–1980)

Ветер треплет деревьев зеленые гривы,
Ветер в горы толкает меня…

Хочу, чтоб как можно спокойней и суше
Рассказ мой о сверстницах был…
Четырнадцать школьниц —
Певуний, болтушек
В глубокий забросили тыл.

Когда они прыгали вниз с самолета
В январском продрогшем Крыму,
«Ой, мамочка!» —
Тоненько выдохнул кто-то
В пустую свистящую тьму.

Не смог побелевший пилот почему-то
Сознанье вины превозмочь…
А три парашюта, а три парашюта
Совсем не раскрылись в ту ночь…

Оставшихся ливня укрыла завеса,
И несколько суток подряд
В тревожной пустыне враждебного леса
Они свой искали отряд.

Случалось потом с партизанками всяко:
Порою в крови и пыли
Ползли на опухших коленях в атаку —
От голода встать не могли.

И я понимаю, что в эти минуты
Могла партизанкам помочь
Лишь память о девушках, чьи парашюты
Совсем не раскрылись в ту ночь…

Бессмысленной гибели нету на свете —
Сквозь годы, сквозь тучи беды
Поныне подругам, что выжили, светят
Три тихо сгоревших звезды…

Такая тишь, такая в сквере тишь,
Что слышно, как старик вздыхает тяжко.
И обнял деда за ногу малыш,
Верней, не за ногу — за деревяшку.
Он так стоять, наверное, привык,
Глазеет он, как, наклонившись низко,
Рододендроны влажные старик
Кладет неловко возле обелиска —
Рододендроны с партизанских гор…
Там не был он еще с военных пор,
Ему цветы приносят пионеры,
Чьи горны заливаются у сквера.

Стоянка партизанская, прости —
На деревяшке к ней не добрести,
На деревяшке не дойти туда —
В свои, быть может, лучшие года…

Ветер рвет светло-русую прядку,
Гимнастерка от пыли бела.
Никогда не была ты солдаткой,
Потому что солдатом была.

Не ждала, чтоб тебя защитили,
А хотела сама защищать.
Не желала и слышать о тыле —
Пусть царапнула пуля опять.

…Побелела от времени прядка,
И штормовка от пыли бела.
Снова тяжесть сапог, и палатка,
И ночевка вдали от села.

Снова с первым лучом подниматься,
От усталости падать не раз.
Не жалела себя ты в семнадцать,
Не жалеешь себя и сейчас.

Не сочувствуйте — будет обидой,
Зазвенит в ломком голосе лед,
Скажет: «Лучше ты мне позавидуй!»
И упругой походкой уйдет.

И от робости странной немея
(Хоть суров и бесстрастен на вид),
Не за юной красоткой — за нею
Бородатый геолог следит…

Выплывают опять из тумана
Эти дерзкие брови вразлет,
И улыбка с грустинкою странной,
И форсистых сапожек полет.
И защитное строгое платье,
И углы локотков и колен —
Озорная, с мальчишеской статью,
Все сердца захватившая в плен,
Всех лишившая в штабе покоя…

У моста, там, где бомбы рвались,
Над угрюмой нерусской рекою
Превратилась она в обелиск…

Те штабисты давно уже деды,
Но порой, вспоминая войну,
То один, то другой
В День Победы
Отойдет потихоньку к окну.
И возникнут опять из тумана
Эти дерзкие брови вразлет,
И улыбка с грустинкою странной,
И сапожек беспечный полет…

«Как волков, обложили нас
Половцев рати.
Несть числа им,
Лишь кони дружину спасут.
Ну а пешие смерды?..
Тяжело умирати,
Но неужто мы бросим,
Предадим черный люд?»

Голос Игоря ровен,
Нет в нем срыва и дрожи.
Молча спешились витязи,
Предавать им негоже.

Был в неравном бою
Схвачен раненый Игорь
И порубаны те,
Что уйти бы могли…
Но зато через ночь
Половецкого ига,
Через бездны веков,
Из нездешней дали
Долетел княжий глас:
«Нелегко умирати,
Только легче ли жить
Во предателях, братья?»

Стареют не только
От прожитых лет —
От горьких ошибок,
Безжалостных бед.
Как сердце сжимается,
Сердце болит
От мелких уколов,
Глубоких обид!
Что сердце!
Порою металл устает,
И рушится мост —
За пролетом пролет…
Пусть часто себе я
Давала зарок
Быть выше волнений,
Сильнее тревог.
Сто раз я давала
Бесстрастья обет,
Сто раз отвечало
Мне сердце:
«О нет!
Я так не умею,
Я так не хочу,
Я честной монетой
За все заплачу…»
Когда слишком рано
Уходят во тьму,
Мы в скорби и в гневе твердим:
«Почему?»
А все очень просто —
Металл устает,
И рушится мост —
За пролетом пролет…

Весь день давил тяжелый зной,
Мигрень раскалывала череп.
А после дождь упал стеной,
Неся покой и облегченье.
Сквозь отступающую боль
Я вдруг увидела внезапно,
Как день сияет голубой,
И трав почувствовала запах.
Как в детстве, поднесла к губам
Молочным соком полный колос.
А рядом, в лагере, труба
Несмело пробовала голос.
Там мальчик, к небу вскинув горн,
Застыл, как будто изваянье…
Но кто-то дико гаркнул:
— Гол! —
И кончилось очарованье.
В экстаз футбольный погружен,
Глушил транзистором деревню
С квадратной челюстью пижон —
Еще из тех, кто в Риме древнем
Про хлеб и зрелища вопил,
А про Овидия не ведал.
Он нынче снова полон сил,
Он — бездуховности победа.
…Так этот летний день прошел,
Обычный и неповторимый.
И долго доносилось:
— Гол! —
Из тьмы веков,
С ристалищ Рима.

Словно по воде круги от камня,
По земле расходятся слова,
На бумагу брошенные нами
В час любви, печали, торжества.

Те слова порой врачуют раны,
Те слова бичуют и корят.
И еще — как это и ни странно —
Рукописи, правда, не горят.

Потому-то сквозь огонь угрюмый,
Всем святошам и ханжам назло,
Яростное слово Аввакума
К правнукам из тьмы веков дошло.

Стихи умирают, как люди, —
Кто знает, когда череда?
Когда тебя Время осудит
Навеки уйти в Никуда?

Стихи умирают, и точка —
Ты был, и тебя уже нет…
Но если осталась
Хоть строчка,
Тогда ты бессмертен, поэт!