Генри Лонгфелло - Эванджелина

Вновь подоспела пора, когда ночи длинней и прохладней,
И ослабевшее солнце вступило под знак Скорпиона.
Птиц перелетные стаи неслись по свинцовому небу
От берегов ледовитых к теплым полуденным странам.
Собран был урожай; в лесу непокорном деревья
С ветром сентябрьским боролись, как с ангелом божьим Иаков.
Признаки все предвещали суровую, долгую зиму.
Пчелы, предвидя нужду, свои переполнили ульи,
И звероловы-индейцы зимы ожидали студеной,
Судя по лисьему меху, на редкость густому в ту осень.
Вслед за ненастной порой настало то славное время,
Что богомольные фермеры звали «всесвятское лето».
Светом волшебным наполнился воздух; и облик природы
В свежести детской предстал и чистоте первозданной.
Мир царил на земле, и в тревожную грудь океана Успокоенье сошло.
Все звуки смешались в единой Чудной гармонии; шум детворы, петушиное пенье,
Крик пролетающих птиц, голубей воркованье на крышах —
Все звучало как нежный призыв; и огромное солнце
С лаской взирало на землю сквозь золотые туманы;
Каждое древо в лесу, одевшись в наряд яркоцветный —
Алый, багряный иль желтый, сверкало в росистых подвесках,
Словно платан, наряженный Ксерксом в шелка и алмазы.

Вот наступил час покоя, отдохновенья и мира.
День остыл и погас, и сумрак вечерний на небо
Первую вывел звезду. Коровы, домой возвращаясь,
Землю месили копытами и, прижимаясь друг к другу,
Жадно вдыхали ноздрями хмельную вечернюю свежесть.
Первой, звеня бубенцами, с ленточкой яркой на шее,
Белая телочка Эванджелины шагала степенно,
Словно гордясь красотою своей и любовью хозяйки.
Вслед за стадом пастух отару пригнал с побережья;
Блеяли сытые овцы; сторожевая собака
С важным, внушительным видом бежала за ними, пушистым
Рьяно махая хвостом, и, бросаясь то влево, то вправо,
В кучу сгоняла отбившихся и торопила отставших;
Эта собака была защитником спящей отары
В темные ночи, когда в лесу волчий вой раздается.
Позже всех, уже при луне, возвратились телеги
С влажных покосов, груженные доверху сеном душистым.
Весело кони заржали, сверкая росою на гривах,
И закачались на спинах у них деревянные седла
Ярких расцветок, и кисточки алые заколыхались,
Словно цветущей алтеи пышно-тяжелые гроздья.
Мирно стояли коровы, доверив набухшее вымя
Ловким пальцам доярок; и равномерно о днища
Звонких ведер стучали бурливые белые струйки.
Вновь донеслись со двора мычанье скота, всплески смеха,
Эхом подхвачены между сараев, — и снова умолкли.
Створы амбарных дверей затворились со скрипом протяжным,
И прогремели засовы. Потом тишина наступила.
У очага в своем кресле в тот вечер сидел старый фермер,
Глядя, как струйки огня, треща, пробегали по сучьям,
Словно враги по горящему городу. А за спиною
Тень его исполинская зыбко качалась по стенам,
Вздрагивала, и кривлялась, и в темных углах пропадала.
Гномы резные со спинки дубового кресла смеялись
В бликах пламени, и оловянные миски на полках
Вспыхивали, как щиты ополченья, готового к бою.
Что-то он напевал потихоньку — старинную песню
Или рождественский гимн, который отцы его пели
Встарь, среди яблонь нормандских и на виноградниках Сены.
Рядом Эванджелина сидела за пряжей льняною;
Ткацкий станок в углу дожидался ее терпеливо,
Молча: педаль не скрипела, и бойкий челнок был недвижен;
Только крутящейся прялки жужжанье, подобно волынке,
Сопровождало обрывки тех песен, что пел старый фермер.
И, как во время церковной службы, когда умолкает
Хор, в тишине раздается с амвона священника голос, —
Так же, в паузах песни, часы равномерно стучали.

Вдруг шаги донеслись, и, привычною сдвинут рукою,
Стукнул засов деревянный, и дверь повернулась на петлях.
Сразу узнал Бенедикт походку соседа Базиля,
И по тому, как сердце внезапно забилось, узнала
Эванджелина, кого он привел с собой. «Здравствуй, дружище! —
Радостно фермер воскликнул. — Ну что же ты стал у порога?
Ближе садись к очагу, без тебя твое место пустует;
Трубку свою и табак, как всегда, найдешь ты на полке;
Нравится мне любоваться сквозь вьющийся дым этой трубки —
Или же кузни —лицом твоим добрым, румяным и круглым,
Точно луна, что мерцает над жатвой в осеннем тумане».
Вот что ответил на это кузнец, широко улыбаясь
И у огня занимая свое любимое место:
«Счастлив ты, Бенедикт! Всегда у тебя наготове
Шутка и песня; ты бодр неизменно, когда остальные
Злых предчувствий полны и бед неизбежных страшатся, —-
Словно тебе каждый день подзову найти выпадает!»
И, чуть помедлив, чтоб взять принесенную Эванджелиной
Трубку и раскурить ее от уголька, он продолжил:
«Четверо суток стоят англичане на якоре в бухте,
Жерла пушек своих с кораблей на деревню направив.
Что за цель у них — неизвестно. Но есть приказанье
Всем завтра утром собраться в церкви, где будет объявлен
Важный рескрипт королевский. Увы! Ждать хорошего трудно.
Много мрачных догадок сегодня тревожит акадцев».
Но отвечал Бенедикт: «Быть может, совсем не враждебна
Цель, что сюда привела корабли англичан. Может статься,
В Англии — неурожай из-за долгих дождей или засух,
Голод у них, а у нас трещат закрома от избытка».
«Люди в деревне толкуют иное, — качнув головою,
Молвил в сомненье кузнец и со вздохом тяжелым добавил: —
Луисбург и Бо-Сежур не забыты, и Порт-Рояль тоже.
Многие в лес из деревни бегут и, в тени его скрывшись,
Ждут с замиранием сердца, что завтрашний день уготовит.
Ты ведь знаешь: оружье недавно у нас отобрали,
Только крестьянские косы остались да молот кузнечный».
Фермер ему отвечал с улыбкою невозмутимой:
«Жить без оружья спокойней среди своих стад и угодий;
Здесь, под мирной защитою дамб, осаждаемых морем,
Мы целей, чем в форту, под обстрелом вражеских пушек.
Друг мой, забудь опасенья! Да не омрачится тревогой
Этот вечер благой; ведь сегодня — день обрученья.
Выстроен дом и амбар. Для молодых постарались
Плотники, вышло на славу! Распахана пустошь у дома;
Сеном амбары полны, кладовые — запасами на год.
Старый Рене Леблан уже и контракт заготовил;
Скоро он явится; счастье детей — разве это не радость?»
Возле окна с женихом своим стоя, Эванджелина
Нежно зарделась при этих словах отца. Но внезапно
Скрипнула дверь, и почтенный нотариус тут появился.