Леопольдо Лугонес - Огненный дождь

Все это не могло длиться долго. Снова стал падать с неба раскаленный металл — более плотный, более тяжелый, чем прежде.

Поспешно спускаясь на землю, мы увидели, что львы разбежались в поисках хоть какого-нибудь укрытия среди руин.

Мы добрались до винного погреба, не единожды почувствовав на своем теле обжигающие искры; и поняв, что этот новый ливень довершит гибель города, я решил подготовиться к смерти.

Пока мой товарищ — в первый и в последний раз — беспрепятственно опустошал винный погреб, я надумал помыться и искупаться в моем подземном водоеме; тщетно проискав хоть какой-нибудь кусок мыла, я наконец спустился к воде по специальной, блестевшей в темноте лесенке.

Я взял с собой сосуд с отравленным вином, близость яда привела меня в блаженное состояние, к которому примешивалось любопытство познать смерть.

Прохладная вода и темнота позволили мне, перед завершением жизненного пути, вновь ощутить: какое это удовольствие — быть богатым. Я вошел в воду по горло, наслаждение от чистоты, сладостное ощущение родного дома окончательно успокоили меня.

Я услышал: снаружи бушует огненный ураган. Рушились уцелевшие стены. Из винного погреба не доносилось ни звука. Я увидел отблески пожара, охватившего погреб, почувствовал характерный запах мочи… И поднес сосуд с ядом к губам…

Одиннадцать лет прошло с тех пор. Я разъезжал тогда по сельским районам провинций Кордова {21} 21 Кордова — провинция в центральной части Аргентины, в которой родился Леопольдо Лугонес. и Санта-Фе {22} 22 Санта-Фе — провинция, расположенная восточнее Кордовы. , запасшись рекомендательными письмами, чтобы не останавливаться в скверных гостиницах строящихся поселков. Мой желудок, вконец расстроенный ежедневным мясным салатом с укропом и, как судьба, неотвратимыми орехами на десерт, нуждался в основательной поправке. Последняя поездка не сулила ничего хорошего. Никто не мог подсказать мне, где можно заночевать в том селении, куда я направлялся. Тем не менее дела не терпели отлагательства, и тут на помощь пришел благоволивший ко мне мировой судья.

— Знаю я там, — сказал он, — одного вдовца-англичанина. У него самый хороший дом в поселке и кое-какие земли, кстати очень недурные. По роду деятельности мне приходилось оказывать ему некоторые услуги, что может быть вполне приличным предлогом для рекомендации, и если это возымеет действие, он вас отлично примет. Я говорю «если возымеет действие», потому что мой знакомый хоть и порядочный человек, но не без причуд. К тому же он на редкость скрытен. Никому еще не удавалось проникнуть в его дом дальше отведенной для гостей спальни, а гости бывают у него не часто. Это мало обнадеживает, но больше ничем помочь не могу. Если хотите, я дам вам рекомендательное письмо, а там как повезет…

Я согласился и немедля отправился в путь, несколько часов спустя прибыв к месту назначения.

Ничего привлекательного в этом месте не было. Крытый красной черепицей вокзальчик, на перроне — скрипящая под ногами угольная пыль, направо — семафор, налево — водокачка. Впереди, на запасных путях, — полдюжины вагонов, ждущих погрузки, а дальше, под навесом, — гора мешков с пшеницей. За насыпью расстилается желтая косынка пампы; вдали рассыпаны небеленые домишки с неизменной скирдой на задворках; кольца дыма от идущего где-то за горизонтом поезда, и в лад всему сельскому тону пейзажа — бескрайняя умиротворенная тишина.

Как и все постройки недавнего времени, домишки располагались с незамысловатой симметричностью. Соразмерность сквозила и в облике осенних лугов; какие-то батраки шли на почту за письмами. Я спросил у одного, как найти нужный мне дом, и он сразу показал дорогу. По его тону я заметил, что к хозяину дома здесь относятся с почтением.

Он жил неподалеку от станции. В нескольких сотнях метров к западу, у обочины обретавшей вечером лиловый оттенок пыльной дороги, я увидел дом с карнизом и ступенями при входе, отличавшийся от других какой-то вычурностью. Садик перед домом, дворик, обнесенный стенкой, над которой торчали ветви персикового дерева. Все это дышало свежестью и благодатью, но казалось нежилым. В вечерней тишине там, над пустынным распаханным полем, этот похожий на коттедж домик источал тихую грусть, точно свежая могила на заброшенном кладбище.

Подойдя к садовой решетке, я обратил внимание на розы, чей тонкий аромат смягчал дурманящие испарения свежеобмолоченной пшеницы. Между деревьями, до которых можно было дотянуться рукой, привольно росла трава, у стены стояла ржавая лопата, усики вьюнка оплетали ее рукоятку.

Я толкнул калитку, прошел через сад и не без робости постучал в дверь. Прошло несколько минут. Где-то в щели загудел ветер, усиливая ощущение безлюдья. Я постучал еще раз и вскоре услышал шаги. Рассохшаяся деревянная дверь со скрипом отворилась. На пороге стоял хозяин дома, он поздоровался со мной. Я протянул ему письмо. Пока он читал, я не стесняясь разглядывал его. Крупная лысая голова, гладко выбритые щеки, аристократический рот, прямой нос. Вероятно, он был склонен к мистицизму. Его надбровные дуги, выдававшие импульсивный характер, уравновешивали презрительное и своевольное выражение подбородка. Этот человек мог быть и военным, и миссионером. Чтобы довершить впечатление, мне хотелось взглянуть на его руки, но видна была только тыльная их сторона.

Прочитав письмо, он пригласил меня пройти в дом, и все остальное время до ужина посвятил моему устройству. Только за столом я начал примечать нечто странное.

Я обратил внимание на то, что моего собеседника, при всех его безукоризненных манерах, как будто что-то тяготило. Его взгляд, устремленный в угол комнаты, выражал тоскливое беспокойство. Так как именно на это место падала тень от его фигуры, я поглядывал украдкой в ту сторону, но ничего там не мог разглядеть. Впрочем, возможно, мне это показалось, и просто хозяин отличался рассеянностью.

Тем не менее беседа была оживленной. Мы говорили о разгулявшейся в соседних поселках холере. Мой хозяин был гомеопат и не скрывал удовлетворения от встречи с единомышленником. Но вдруг оброненная мною фраза изменила тон нашей беседы. Разговор о действии малых доз навел меня на мысль, которую я поспешил высказать.

— Воздействие на маятник Рюттера близости какого-либо вещества, — сказал я, — не зависит от его количества. Одна гомеопатическая пилюля вызывает такие же отклонения, как пятьсот или тысяча пилюль.

Я сразу же заметил, что хозяина заинтересовало мое наблюдение. Теперь он смотрел на меня.

— И все же, — отвечал он, — Рейхенбах {23} 23 Рейхенбах Карл фон (1788–1869) — немецкий естествоиспытатель, химик, промышленник. опроверг этот довод. Я полагаю, вы читали Рейхенбаха?