Борис Слуцкий - Собрание сочинений. Т. 1. Стихотворения 1939–1961

Каждый день с четырех часов,
Если дождь не дождит над парком,
Подвергаюсь всеобщим нападкам
И кружусь в кругу голосов.

Отвечаю. И не за то,
А на то,
по теории, практике,
Вдоль отечества и по галактике
Знаю то, что не знал никто.

Отвечаю, но только не
За себя. Но без отчаяния.
Даже быть или нет войне —
Отвечаю.

Здесь не спросят по пустякам,
Но нужны бытовые сведения.
Каждый мой ответ, как стакан,
До краев доходит всеведения.

Может быть,
Консультантом быть
Хорошо и совсем необидно.
Если в мире вопросов обилие,
Это надо как-то избыть.

Был печальный, а стал печатный
Стих.
Я строчку к нему приписал.
Я его от цензуры спасал.

Был хороший, а стал отличный
Стих.
Я выбросил только слог.
Большим жертвовать я не смог.

НЕ — две буквы. Даже не слово.
НЕ — я снял. И все готово.
Зачеркнешь, а потом клянешь

Всех создателей алфавита.
А потом живешь деловито,
Сыто, мыто, дуто живешь.

Было стыдно. Есть мне не хотелось.
Мне хотелось спать и умереть.
Или взять резинку и стереть
Все, что написалось и напелось.
Вырвать этот лист,
Скомкать, сжечь, на пепле потоптаться.
Растереть ногою слизь.
Не засчитываться, не считаться.
Мне хотелось взять билет
Долгий. Не на самолет. На поезд…
И героем в двадцать лет
Сызнова ворваться в повесть.
Я ложился на диван,
Вдавливался в пружины —
Обещанья твердого режима
Сам себе торжественно давал:
Буду делать это, но не то,
Буду то писать, не это, —
А потом под ливень без пальто
Выходил, как следует поэту.
И старался сразу смыть, смыть, смыть
Все, что может мучить и томить.

Лакирую действительность —
Исправляю стихи.
Перечесть — удивительно —
И смирны и тихи.
И не только покорны
Всем законам страны —
Соответствуют норме!
Расписанью верны!

Чтобы с черного хода
Их пустили в печать,
Мне за правдой охоту
Поручили начать.
Чтоб дорога прямая
Привела их к рублю,
Я им руки ломаю,
Я им ноги рублю,
Выдаю с головою,
Лакирую и лгу…

Все же кое-что скрою,
Кое-что сберегу.
Самых сильных и бравых
Никому не отдам.

Я еще без поправок
Эту книгу издам!

Те стихи, что я написал и забыл
И сжег перед тем, как забыть —
Не хватило б резцов, недостало б зубил,
Чтобы их сковырнуть или сбить.

Те стихи, что по радио я прокричал
И в газете опубликовал —
Лучше я бы их, так сказать, промолчал,
Я не сталь, а бумагу ковал.

Ничего! Я покуда хожу и дышу.
Я еще настоящее напишу.

Нас было десять поэтов,
Не уважавших друг друга,
Но жавших друг другу руки.

Мы были в командировке
В Италии. Нас таскали
По Умбрии и Тоскане

На митинги и приемы.
В унылой спешке банкетов
Мы жили — десять поэтов.

А я был всех моложе
И долго жил за границей
И знал, где что хранится,

В котором городе — площадь,
И башня в которой Пизе,
А также в которой мызе

Отсиживался Гарибальди,
И где какая картина,
И то, что Нерон — скотина.

Старинная тарахтелка —
Автобус, возивший группу,
Но гиды веско и грубо

И безапелляционно
Кричали термины славы.
Так было до Рубикона.

А Рубикон — речонка
С довольно шатким мосточком.
— Ну что ж, перейдем пешочком,

Как некогда Юлий Цезарь,—
Сказал я своим коллегам,
От спеси и пота — пегим.

Оставили машину,
Шестипудовое брюхо
Прокофьев вытряхнул глухо,

И любопытный Мартынов,
Пошире глаза раздвинув,
Присматривался к Рубикону,

И грустный, сонный Твардовский
Унылую думу думал,
Что вот Рубикон — таковский,

А все-таки много лучше
Москва-река или Припять
И очень хочется выпить,

И жадное любопытство
Лучилось из глаз Смирнова [11],
Что вот они снова, снова

Ведут разговор о власти,
Что цезарей и сенаты
Теперь вспоминать не надо.

А Рубикон струился,
Как в первом до Р. X. веке,
Журча, как соловейка.

И вот, вспоминая каждый
Про личные рубиконы,
Про преступленья закона,

Ритмические нарушения,
Внезапные находки
И правды обнаруженье,

Мы перешли речонку,
Что бормотала кротко
И в то же время звонко.

Да, мы перешли речонку.

Когда русская проза пошла в лагеря —
В землекопы,
А кто половчей — в лекаря,
В дровосеки, а кто потолковей — в актеры,
В парикмахеры
Или в шоферы, —
Вы немедля забыли свое ремесло:
Прозой разве утешишься в горе?
Словно утлые щепки,
Вас влекло и несло,
Вас качало поэзии море.

По утрам, до поверки, смирны и тихи,
Вы на нарах слагали стихи.
От бескормиц, как палки, тощи и сухи,
Вы на марше творили стихи.
Из любой чепухи
Вы лепили стихи.

Весь барак, как дурак, бормотал, подбирал
Рифму к рифме и строчку к строке.
То начальство стихом до костей пробирал,
То стремился излиться в тоске.

Ямб рождался из мерного боя лопат,
Словно уголь он в шахтах копался,
Точно так же на фронте из шага солдат
Он рождался и в строфы слагался.

А хорей вам за пайку заказывал вор,
Чтобы песня была потягучей,
Чтобы длинной была, как ночной разговор,
Как Печора и Лена — текучей.

А поэты вам в этом помочь не могли,
Потому что поэты до шахт не дошли.

Частушки Северной области —
Суровые,
как сама
В Северной этой области
Бушующая зима.

Частушки-коротушки
Веселые девки поют,
А бьют они —
словно пушки
Большого калибра бьют.

Они палача и паяца
Били всегда наповал.
Сталин частушек —
боялся.
Ежов за них —
убивал.

На рассвете с утра пораньше
По сигналу пустеют нары.
Потолкавшись возле параши,
На работу идут коммунары.

Основатели этой державы,
Революции слава и совесть —
На работу!
С лопатою ржавой.
Ничего! Им лопата не новость.