Давид Самойлов - Избранное

Песню запойте для нас, милые Музы!
В час, когда примет волна цвет апельсина,
В час, когда к козьей тропе выйдут Отузы,
Песню запойте для нас кратко и сильно.

Песню запойте для нас, милые Музы!
Медь ядовитых высот солнце чеканит.
Вместе с вечерней зарей сбросим обузы,
Все, что тревожило нас, в вечности канет.

Но еще видно, как там, на перевале,
Вывесил цепкий кизил алые бусы.
Вспомните, как в старину вы нам певали,
Песню запойте для нас, милые Музы!

Деревья пели, кипели,
Переливались, текли,
Качались, как колыбели,
И плыли, как корабли.

Всю ночь, до самого света,
Пока не стало светло,
Качалось сердце поэта —
Кипело, пело, текло.

В третьем тысячелетье
Автор повести
О позднем Предхиросимье
Позволит себе для спрессовки сюжета
Небольшие сдвиги во времени —
Лет на сто или на двести.

В его повести
Пушкин
Поедет во дворец
В серебристом автомобиле
С крепостным шофером Савельичем.

За креслом Петра Великого
Будет стоять
Седой арап Ганнибал —
Негатив постаревшего Пушкина.
Царь в лиловом кафтане
С брызнувшим из рукава
Голландским кружевом
Примет поэта, чтобы дать направление
Образу бунтовщика Пугачева.
Он предложит Пушкину
Виски с содовой,
И тот не откажется,
Несмотря на покашливание
Старого эфиопа.

— Что же ты, мин херц? —
Скажет царь,
Пяля рыжий зрачок
И подергивая левой щекой.
— Вот мое последнее творение,
Государь.—
И Пушкин протянет Петру
Стихи, начинающиеся словами
«На берегу пустынных волн…».

Скажет царь,
Пробежав
начало,
— Пишешь недурно,
Ведешь себя дурно.—

И, снова прицелив в поэта рыжий зрачок,
Добавит: — Ужо тебе!..

Он отпустит Пушкина жестом,
И тот, курчавясь, выскочит из кабинета
И легко пролетит
По паркетам смежного зала,
Чуть кивнувши Дантесу,
Дежурному офицеру.

— Шаркуны, ваше величество,—
Гортанно произнесет эфиоп
Вслед белокурому внуку
И вдруг улыбнется,
Показывая крепкие зубы
Цвета слоновой кости.

Читатели третьего тысячелетия
Откроют повесть
С тем же отрешенным вниманием,
С каким мы
Рассматриваем евангельские сюжеты
Мастеров Возрождения,
Где за плечами гладковолосых мадонн
В итальянских окнах
Открываются тосканские рощи,
А святой Иосиф
Придерживает стареющей рукой
Вечереющие складки флорентинского плаща.

Как тебе живется, королева Анна,
В той земле, во Франции чужой?
Неужели от родного стана
Отлепилась ты душой?

Как живется, Анна Ярославна,
В теплых странах?..
А у нас — зима.
В Киеве у нас настолько славно,
Храмы убраны и терема!

Там у вас загадочные дуют
Ветры
с моря-океана вдоль земли.
И за что там герцоги воюют?
И о чем пекутся короли?

Каково тебе в продутых залах,
Где хозяин редок, словно гость,
Где собаки у младенцев малых
Отбирают турью кость?

Там мечи, и панцири, и шкуры:
Войны и охоты — все одно.
Там под вечер хлещут трубадуры
Авиньонское вино…

Ты полночи мечешься в постели,
Просыпаясь со слезой…
Хорошо ли быть на самом деле
Королевой Франции чужой?

Храмы там суровы и стрельчаты,
В них святые — каменная рать.
Своевольны лысые прелаты.
А до бога не достать!

Хорошо почувствовать на ощупь,
Как тепла медовая свеча!..
Девушки в Днепре белье полощут
И кричат по-русски,
хохоча.

Здесь, за тыщей рек, лесов, распутиц,
Хорошо, просторно на дворе…
Девушки, как стаи белых утиц,
Скатерти полощут во Днепре.

Он
Любимая, не говори,
Что надо нам прощаться!
Пускай до утренней зари
Продлится наше счастье!..

Она
Драгун! Драгун! Ведь завтра бой,
Нам суждены печали.
Не на разлуку ль нас с тобой
Сегодня обвенчали?..

Он
Любимая! Не говори!
Нам суждено прощаться!
Но пусть до утренней зари
Продлится это счастье!..

И грянул бой. И обречен
Был город. Град чугунный
Низвергся. Рядом с трубачом
Упал воитель юный.

Его латали лекаря.
И он узнал от друга,
Что слух идет: мол, у царя
Живет его супруга.

Там купола, как янтари
Над старою Москвою…

Он
Любимая! Не говори!
Вот я перед тобою…

Она
Зачем здесь этот инвалид,
Игрушка чьих-то козней!
Беги! Не то тебя велит
Убить супруг мой грозный!

Он
Любимая! Не говори!
Как разошлись дороги!..
Спокойно властвуй и цари!..

И он упал ей в ноги.

Она
Деньгу солдату! Пусть он пьет!
Не знает сам, что мелет!
Гляди, коли Великий Петр
Словам твоим поверит!..

Он
Любимая! Не говори!
Уже настало утро!
И поскорей умри, умри,
Та ночь Мариенбурга!

Она
Да, поскорей умри, та ночь!
Умри, то утро боя!
Солдат, ступай отсюда прочь,—
Я не была с тобою.
Ступай, ступай, хромой драгун,
И обо мне — ни звука!
Забудь про то, что ты был юн,
Про свадьбу в доме Глюка.
И пей, хоть день, хоть два, хоть три
Хоть до скончанья света!..

Он
Любимая! Не говори!
Не говори про это!..

Поводырь ведет слепого,
Любопытного такого.

— Что там, что там, поводырь?
— Это город Алатырь.

— Почему ж не слышен город?
— В этом городе был голод.
А потом повальный мор.
Целый город перемер.

Идут лесом и болотом.
А незрячий: — Что там, что там?

Надоел поводырю.
— Что молчишь, горбатый?
— Зрю.

— Что там?
— Девка молодая.
— Каковая?
— Таковая:
Губошлеписта, толста.
— Сколько лет-то ей?
— С полста.

— Ах ты, зрячий, сын собачий!..
Что там, что там пахнет клячей?

— Ехал с ярмарки цыган,
Дурака с собой тягал.

Под ракитой опростался,
А дурак со мной остался…

Так бредут слепой с горбатым.
За леса свалился день.
И под месяцем рогатым:
— Что там, что там? — Вор? Пень?