Ованес Туманян - Стихотворения и поэмы

Ты один, но кто с тобою равен силой, богатырь?
Если он на землю ляжет, — великана рост и ширь!
Точно дуб! А если встанет он с дубинкою своей,
С набалдашником, который словно слиток из гвоздей,
И свирепых псов покличет, — дик, могуч и страшен он.
Зверь и вор обходят робко этот домик и загон.
Каждый божий вечер, только загорается звезда,
К пастуху приходят гости, наполняется ода [28] Ода — зимнее крестьянское помещение. ́.
В печку — хворост, и свирелей начинается игра.
Песни, шутки-прибаутки, пляска юная быстра.

У Сако сегодня скучно. Темнота и тишина.
В доме глухо-одиноко без второго чабана.
Он разлегся поудобней — от камина шло тепло.
И так много разных мыслей неожиданно пришло.
Он ущелие увидел — вековую глушь и тьму,
Тут — то бабушкины сказки сразу вспомнились ему,
Сразу вспомнились, и, темной этой древности под стать
Он о духах злых невольно начал думать-размышлять:
Как они толпой веселой на своих ногах кривых,
Принимая ночью образ тюркских женщин молодых,
К людям грустным, одиноким, не просясь, приходят в дом.
Вспомнил он каджи, которым есть что делать здесь кругом.
Лишь увидят из пещеры человека на скале
Или путника, устало проходящего во мгле, —
Родственным или знакомым подражая голосам,
Зазывают на пирушку, поднимают шум и гам.
Бьют наотмашь в барабаны и играют на зурне…
Сказки бабушки покойной зазвучали в тишине,
Будто в детство золотое возвратился снова он,
Сказок древние напевы — точно призрак, точно сон;
Они зовут:

«Сако, приди,
Сыграем свадьбу мы на диво!
Мы буйно пляшем, погляди!
Невесты-девушки красивы.

Возьми лепешку у меня!
Смотри, яичница какая!
Я — твоя тетя, я — родня,
Я — твоя нани [29] Нани — форма обращения к старой матери. , я — родная.

С тобой я буду так нежна!
Тебе любовь платочком машет.
Красавица поет и пляшет,
Трани-на-на! Трани-на-на!»

И нелепые картины безобразной чередой,
Возникая в беспорядке, взор смущают молодой
И к Сако идут навстречу грузной поступью своей.
Но, мгновенно превращаясь в пляску медленных теней,
Удаляются неспешно, разлетаются они,
Тени злобные уходят в их пещеры-западни.

Может быть, то лань метнулась? Или это серый волк
Мимо домика промчался? Иль качнулся древний ствол?
Или прыгнула козуля к пропасти на самый край
И свалила ножкой камень сверху в бездну невзначай?
Или ветер кружит листья и бросает на скалу?
Или мечется мышонок, заблудившийся в углу?
Или блеянье ночное пробудившихся овец?
Он прислушивался долго, и решил он наконец:
Кто-то влез в его загон.
Кто?
Прислушивается он…

Кто в трубу бросает сверху то золу, то горсть песка?
Кто в ертык [30] Ертык — дымовое окно. сию минуту посмотрел исподтишка?
Кто легко прошел по крыше, тихо-тихо, точно мышь?
Кто ты там, эгей! Откликнись! Притаился и молчишь?
Нет ответа. Только слышен Дзорагета хриплый стон.
Ах, я знаю, кто там бродит! То — Гево. Никто как он.
Кто отважится? Все знают пса свирепого… «Гево!»
Не боюсь…
«Гево!»…
В ответ он не услышал ничего.

И еще страшней молчанье, да ревущий Дзорагет.
Дзорагет о берег бьется. Ни людей, ни ветра нет.
Мир уснул. Спит ветер. Только духи темные не спят
И шныряют по ущелью взад-вперед, вперед-назад,
Свой бесовский пир справляют на скалистой высоте
И танцуют, словно тени, веселятся в темноте.
Одинокого им нужно человека… Нет ли тут?
И в загон они проникнут… С визгом-хохотом вбегут.
Тяжело пастух вздыхает. Вот на тлеющий огонь
Он уставился глазами и прижал ко лбу ладонь.
Лихорадит великана, и лежит он не дыша.
Переполнена смятеньем горца дикая душа.
Не волчья тень, не ветра крик, —
Нет, звезды сыплются в ертык,
В пастушьей хижине сверкают.
Он хочет вверх взглянуть, но страх
Сжимает сердце и в ушах
Шушуканье, шипенье, шорох.
И в дверь удары, от которых
Он в ужасе. — Да, это он!
Ха-ха! Ха-ха! Он нам смешо́н!
Ха-ха! Взгляни-ка, погляди-ка!
Оцепенев, он смотрит дико…

Шевельнулся он, свой ужас, наважденье превозмог.
Только пуще задрожал он, поглядев через порог.
Шыррк! Раскрылась дверь, качаясь, и ворвался хоровод,
Перед ним кружится быстро, песни звонкие поет.
Черноглазых, смуглых женщин — он их видит — полон дом.
Рев и писк их безобразный, смех и хохот их кругом.

Это страшное ущелье. Только краешек луны
Из-за туч украдкой взглянет. Звезды в тучах не видны.
В этот час, когда ужасен пропастей скалистых вид,
По Лорийскому ущелью великан Сако бежит.
Демонские за собою он услышал голоса,
Злые духи вслед пустились, по ветру — их волоса.
Настигают и хватают за руку его… Потом,
Замахнувшись, бьют змеиным отвратительным хвостом,
А каджи [31] Кадж — злой дух. в своей пещере барабанят и дудят;
Голосов знакомых звуки к пастуху Сако летят.

«Сако, на свадьбу к нам приди!
Повеселимся мы на диво!
Мы буйно пляшем, погляди!
И много нас, невест красивых.

Возьми лепешку у меня!
Смотри, яичница какая,
Я — твоя тетя, я — родня,
Я — твоя нани, я — родная.

С тобой я буду так нежна!
Моя любовь платочком машет.
Красавица поет и пляшет,
Трани-на-на! Трани-на-на!»

А Дэв-Бед летит, грохочет и ревет, бурлив и зол:
«Убежал Сако, держите! Он с ума сошел».

Стемнело. Старик, муки сердца скрывая,
Подбросил охапку поленьев в огонь
И, древний обычай страны соблюдая,
Он юного гостя приветствовал вновь.

И друг против друга мы чинно уселись,
Костер разгорался горячим огнем.
Вдали перед нами шумело ущелье,
Дыханье свое расстилая кругом.

Бессонные птицы шумят и кудахчут,
И каркают жалобно в темной ночи,
Кричит «сирота», одинокая птаха,
Сова ужасающе жутко кричит.

И ночь вся охвачена жутью глубокой.
И ночь вся охвачена страшной тоской…
Вот где-то раздался из чащи далекой
Голодного волка протяжный вой.

И длинный чубук свой наполнивши куревом.
Кряхтя тяжело, растянулся старик,
И брови, подобные туче, нахмурив.
Раскатисто-глухо он стал говорить:

— Рассказывай, что у вас в городе нового,
Расскажешь — и люди узнают кругом
О мертвых, живых, дорогом и дешевом,
О новой газете, о прочем таком…

Болтают у нас, будто три государства —
Однако не верится что-то мне —
Решили, чтоб тот, кто войною ударит.
Престола лишился в своей стране.