Иван Цуприков - Югорские мотивы: Сборник рассказов, стихов, публицистических статей

– Петенька, Петенька… Как оно теперь все будет… – С Петенькой я прожила всю жизнь. Всегда были вместе, – заговорила вновь Гавриловна. – Мы встретились в детском садике. Вместе пошли в школу, в первый класс.

Лицо Гавриловны от воспоминания детства просветлело, как лужайка, которую осветил луч солнца, прорвавшийся сквозь темные тучи. Неожиданно она улыбнулась, посмотрела на меня, задала вопрос:

– Я вам не докучаю? Некому мне слово сказать, а вы, видно, умеете слушать… Простите, если побеспокоила.

– Нисколько не мешаете мне. Даже интересно. И что? Вот так с самого детского сада не расставались? – вопросом закончил я свой ответ.

Гавриловна внимательно посмотрела на меня, спросила:

– А разве можно иначе?

И продолжила:

– В школе одноклассники дразнили нас женихом и невестой. Так и учились вместе, вместе получили аттестаты об окончании средней школы. Петенька пошел служить в армию, а я его ждала, помогала по дому отцу и матери. Наотрез отказалась ехать учиться, боялась, что Петенька вернется из армии, а меня нет. Я ему обещала, что буду его ждать. Дождалась и была безмерно счастлива.

Гавриловна ушла думой в себя, глаза то вспыхивали, то гасли, то смотрели на меня, словно спрашивали: «Понимаешь? Не надоело слушать?» Очевидно, у нее было сильное желание облегчить душу. Вздохнула, посмотрела на свое кольцо, погладила и снова заговорила:

– Свадьбу играли веселую и счастливую. Кроме Петеньки, я никого кругом не видела.

Задумалась вновь Гавриловна. Вагон покачивало, стучали колеса, поезд неуклонно мчался вперед. Я стал внимательнее рассматривать Гавриловну. В молодости она была красивая. Словно угадывая мои мысли, она сказала:

– Красивая я была в молодости. Гордилась и рада была этому. Но эти гордость и радость были для Пети, для него была моя красота. А Петя тоже был красив. Стали вместе работать в леспромхозе. В те времена никто не задумывался о рабочем месте. Не было выражения: «Найти работу». Все просто – иди и работай. Я даже предположить не могла, что мои дети будут искать работу и не найдут. Жили мы дружно. А как же иначе? Любили друг друга настоящей любовью. Она выше и чище той, что показывают сейчас по телевидению, Показывают не любовь, а срам. Под словом «любовь» стали понимать животную страсть да разврат.

Махнула рукой. Сделала паузу, продолжила:

– Мы такого срама не знали, прожили мы счастливо, а раз так, то это была и есть настоящая любовь. Если есть любовь, то зачем о ней мечтать, давать клятвы, искать ее, – она есть, она естественна, как воздух, как солнце, как лето.

Неожиданно она забеспокоилась, осмотрелась вокруг, как будто кого-то искала, успокоилась. Лицо покрыла печаль:

– Пришлось расстаться на старости лет. Кто знал, кто гадал. Беда, беда… Вот перед единственной разлукой в жизни Петя целую ночь не спал, делал эту сидушку для меня, – Гавриловна легонько погладила кольцо, словно гладила самого Петеньку, – говорит: «Это тебе сидушка для туалета. В вагоне холодно, грязно, это тебе поможет».

Глаза Гавриловны наполнились слезами и покатились по щекам. Она слезы не вытирала, словно их и не было. Вновь прижала сидушку плотнее к себе. Долго молчала, я ее не беспокоил. Я чувствовал неловкость, что стал свидетелем ее слез. Попытался ее успокоить:

– Не расстраивайтесь, Гавриловна, погостите удочери и вернетесь к мужу. Не плачьте.

– Я плачу? – спросила она меня.

Ладонью провела по лицу, посмотрела, увидела влагу слез на руке, удивилась:

– И… правда, плачу. Откуда они? Я перед разлукой все слезы выплакала.

Вытерла слезы. Надолго замолчала. Сидела спокойно, прикрыв глаза. Я решил, что она уже ничего не скажет, хотел прилечь, но Гавриловна заговорила:

– Слышала я в юности от стариков, что есть такие слезы, которых сам плачущий не замечает. Говорят, что это душа плачет. Плоть человека сама от себя устает, успокаивается, и уже нет ничего больнее того, что человек пережил, и потому не плачет человек. А душа чувствует боль, и слезы души текут из глаз сами по себе. Просто текут, и их человек не чувствует.

Еще раз Гавриловна вытерла слезы. Вздохнула глубоко, произнесла шепотом: «Прости, господи, нас, грешных».

Я спросил ее:

– Что же вас заставило поехать к дочери одной, без мужа?

– Беда заставила. Старость и болячки наши заставили. Злыдни заставили, проникшие к нам в дом. Состарились, болеем, а лекарства дорогие стали, очень дорогие. С продуктами трудно. Сын без работы, устроиться негде. Тяжело сыну, у него трое детей. Жене в глаза смотреть стыдно. Стесняется даже за стол садиться. Невестка одна работает на компрессорной станции. Денег дают мало, в магазине продукты получает по списку. Получается, что на одну зарплату семь человек. Пенсия у нас маленькая, даже на лекарства не хватает. Очень нам трудно. Вот и решили семейно, что Петенька останется у сына, а я поеду к доченьке. Вот нас судьба и разлучила. Вот я и еду. Как плохо получилось… ох, как плохо…

В купе появилась проводница, она держала четыре стакана в ажурных подстаканниках, чай в стаканах был крепкий. Спросила своим простуженным голосом:

– Будете?

В тон ей я ответил:

– Два.

Проводница поставила на столик два стакана чая.

– В вагоне прохладно, подтопили бы, – попросил я проводницу.

– Сама хотела бы подтопить, да топливо кончилось. Норму угля маленькую дают. Этих нормировщиков повозить бы в холодных вагонах по Северу, может, неразумные головы просветлели бы, как снег в Приобье. В Нижнем Тагиле дадут, затопим.

Пригласил Гавриловну к чаю. Она отказалась.

Я не спеша пил чай, надеясь согреться, и слушал рассказ Гавриловны. Были у нее и темные стороны жизни, и счастливые, и все связаны с Петенькой. Вся жизнь ее предстала предо мной. Счастливой была Гавриловна. Невзгоды, которые были в жизни у нее, – это лишь слепой дождь среди ясного неба. И самое горькое – это расставание с мужем, связанное с новыми демократическими реформами, которые пропаганда представляла как сказочное, в красивой упаковке, счастливое, богатое бытие, с яхтами, самолетами, замками и обильной едой. Мало кто задумывался, что богатств на всех не хватит и яхт тоже не хватит, а самое главное, что никто не даст эти богатства, и мало того, если захочешь взять – дадут по рукам, а настойчивым пустят пулю в лоб – контрольный выстрел богатства.

Вспомнил эпизоде красивой упаковкой. Николай Кошенко, не владеющий английским языком, сторонник западных и заморских товаров, купил паштет в красивой упаковке под названием «Вискас». С благоговением намазал на хлеб, ел, хвалил: «…для людей приготовлено, красиво упаковано, приятно в руки взять и приятно кушать…». А оказалось, что этот паштет – кошачий корм. Смеялись над Николаем, досаждая больному его самолюбию. А он огрызался: «…там, на Западе, кошкам готовят лучше, чем нам». Но корм для кошек больше не ел.