Сергей Городецкий - Избранные произведения. Том 1

Являя в лучах, что живет, чем живут,
И дикость растений и сельский уют.

Опять летят листы, лелея
Воздушный миг, короткий миг.
И, багрянея и алея,
И в золотом уроне млея,
Осеннецветный лес затих.

Но не уныл и не печален,
А только тих, премудро тих,
Как глубь подземных усыпален,
Где схимник, свят, боговенчален,
Почиет, волен от вериг.

Опять, зеленая, родная,
Ты поседела, Русь моя!
И племя прячется шальное
Под кровлю хилого жилья.

Там, по опушкам, где овраги
Срывают бесконечный лес,
Последний лист, как я убогий,
Взлетел, вскружился и исчез.

Последний свист осенних дудок
Там пролетел и вземь ушел,
И вот стоит, и нем и кроток,
Осенний лес, и сир и гол.

А за кладбищенской оградой,
На новосельях, по гробам,
Довольны зимнею погодой,
Перекрестились смерды там.

Там, на пустых полях, щетина
Прикрасилася сединой…
В стенах, не вырвавшись из плена,
Я тут, проклятый и шальной.

Последний день глухого грудня,
Седого месяца снегов, —
Всё те ж томительные будни,
Неумолимый лёт часов.

Занесены родные дали,
И в деревнях на зимний сон
Избушки к матери припали,
И стон их темный занесен.

Вкруг колокольни свист метели,
Своей могилы не найти,
И вопли бешеной свирели
Сбивают путников с пути.

И где-то там бреду я полем
(Ужель я здесь, я здесь живу?)
И всем бездольным русским долям
Несу счастливую молву.

И светел я, и шаг мой верен,
И без дорог тропа видна.
Мне щедро дальний путь отмерен,
Судьба далекая дана.

Совьется ночь, к земле приляжет
Иль прозвенит рассвет огнем —
И тьма и свет одно мне скажет
О солнце, Господе одном.

Я схоронил тебя в дремучей чаще,
О молодость моя!
Но как кремни из вражьей пращи —
Мне память младобытия.

Стонал и лес под звон моей лопаты,
И рвался ярый конь,
И мой закат, как все закаты,
Рыдая, алый жег огонь.

А я бросал земли взрыхленной комья,
Бесстрашный и немой,
Как истый вскормленник бездомья,
Пошедший по миру с сумой.

И, разнуздав коня, пустил в раздолье
Его звериный гнев.
И, окрещенный первой болью,
Упал меж дремлющих дерев.

Когда же встал, свисали в явь созвездья,
И зоркая сова
Вещала правоту возмездья,
И ночь настать была права.

Рука ль моя ты, рученька,
В Маньчжурии-земле.
Безрукенького, ноченька,
Баюкай и лелей.

Моя дорога дальняя —
Весенние поля,
Далась мне доля вольная:
Ходи себе, гуляй.

Хоть вышел я в метелицу —
Настигнула весна.
Возьмуся за околицу —
Чай, лето начинай.

А может быть, а может стать,
С дороги-то сверну,
Незнамо где пойду плутать
Вдали страны родной.

И в церковку куда-нибудь
Далече забреду.
В слезах почну поклоны бить,
Душе велю: рыдай!

По той моей околице,
Где девки, чуть весна,
Плясать пойдут метелицу
С другими, не со мной.

Где сам плясал, рыдающий,
От девок без ума,
Рукой своей пропащею
Любую обнимал.

По той любимой родине,
Которой далеко
Красавице-уродине, —
Пожертвовал рукой.

Слова молитв я перепутал
И возгласы все позабыл,
И по задворкам, по закутам
В чумазый войлок косу сбил.

И чаще, чем кольцо кадила
Когда-то в руки тихо брал,
Душа обычай заучила
С бутылью лезть на сеновал.

Но после выпивки обильной
Я замечаю каждый раз —
Увы — неудержимо сильно
Спадает знаменитый бас.

Что ж делать! Жизнь была — акафист,
И мог бы, мог бы дочитать,
Но вдруг, как дьявольский анапест,
Все бурно повернулось вспять.

Не смею я ступить на паперть,
И колокол не для меня
На полевую льется скатерть,
На ласковые зеленя.

Когда я трезв, в душе крушенье,
Когда я пьян — все трын-трава!
Эх, тесное коловращенье!
Ох, бедная ты голова!

Бывает редко: крылья зорьки
Над тихим возмахнут леском,
Затаивая воздух горький,
Смахнешь слезу себе тайком.

И за стволы березок белых,
В зеленый, незапретный храм,
От мытарств, от людей тяжелых
Спасешься, крадучись по мхам.

И там из уст своих нечистых,
За шепотом скрывая дрожь,
Как огонек с болотин мглистых,
Опять молитву вознесешь.

И пахучее тело твое,
И тепло твоего поцелуя
Замутили мое житие,
Зачадили мое аллилуйя.

Был уж виден терновый венец
Над моей молодой головою,
А теперь ведь спасенью конец:
Омрачилося имя молвою.

Я ли кельи своей не стерег,
Не гонял полунощных видений,
Не пускал и змеи на порог,
Не хранил глубины от сомнений!

Все ж настигла беда вдалеке!
У полей, под плакучей березой,
На зеленом, крутом бугорке
Занозился любовной занозой.

И откуда взялась у полей
Не русалка, не девка — немая,
А хохочет чертей веселей,
Льнет змеею, как хмель обнимая.

Я молитву трикраты прочел,
Очурался и плюнул трикраты —
И за нею, косматой, пошел
За кусты, прямо в лес кудреватый.

Что там было — и вспомнить нельзя!
Губы в кровь искусала русалка.
Ох, сладка ты, земная стезя,
Коль Адамова рая не жалко!

Как в дурмане, по келье хожу,
На бугор по сто раз залезаю,
И в пустынные дали гляжу,
И занозу все глубже вонзаю.

Так прощай же навеки, скуфья,
Аналой и печальные книги!
Упорхнула судьбина моя
Под иные, живые вериги.

Буду по миру вольно бродить
И разбойником, стало быть, буду,
Встречных девушек люто любить
И все верить нежданному чуду.

Девью силу я буду бороть,
Что ни ночь, то охота иль битва:
Пусть без срока безумствует плоть,
Пусть ловца не замучит ловитва.

Чтоб в последний таинственный миг,
Как мне явится снова немая,
Все отдав ей, любовью изник,
Смерть страстнýю светлу принимая.

Я, с волчьей пастью и повадкой волчьей,
Хороший, густошерстый волк.
И вою так, что, будь я птицей певчей,
Наверное бы вышел толк.