Сергей Трищенко - Антилирика

Смотрю я на тебя, стихи пишу,
Дышу взволнованно и беспокойно.
Сказала ты, что я не там дышу,
Добавила ещё, но непристойно.

Ты в чём меня решила обвинять?
Неявные проклятия бормочешь…
Никак тебя я не могу понять:
Держи стихи! Чего ещё ты хочешь?

Я из мёртвых воскрес –
Вот спасибо друзьям:
Отыскали могилу и вырыли.

Из могилы я лез
Всё ж без помощи, сам:
Меня силы пока не покинули.

А как вылез, смотрю –
Все разинули рты,
Как птенцы в ожидании мошки.

Я дошел до черты:
Сунул палец в ноздрю,
Стал искать в голове мыслей крошки.

Пустота в черепке!
Ни извилины нет,
Хоть бы слабая тень настроения.

Только пыль на руке,
Только пара монет,
Да и те – не имеют хождения.

Мне, ребята, вас жаль,
Зря старалися вы,
Зря лопаты землёю вы пачкали.

Лучше бы магистраль
Вы вели из Тувы,
Загребали бы денежки пачками.

Я воскрес, но не жив,
И стою, недвижим,
Так молчу – самому неприятно.

Что же – начать со лжи?
Кто-нибудь, подскажи!
А не то мне придется обратно.

Я из себя стихи тащу, как из сортира
Приговорённого к расстрелу дезертира.

Я наступал на горло песне,
Стыдился я её лица…
Она же пела всё чудесней,
Хоть и с обратного конца.

Я не люблю комиссионный магазин –
Там продается отработанный бензин,
Вчерашняя заря, лист ноября…
Там скучно, откровенно говоря.

Там вещи есть, ненужные владельцам
Владельцы, надоевшие вещам.
Огромный разум, недовольный тельцем,
А в жирном теле разум отощал.

Здесь на прилавках битые надежды,
Слепая жалость, брошенная честь –
Всё то, что людям было нужно прежде
И что теперь мешает пить и есть.

Нет, люди не теряли стыд и совесть,
Не променяли душу на уют:
В ломбард их сдали, очень беспокоясь,
Что маловато денег выдают.

Сюда я пунктуально пришагаю,
Как свистнет рак под дождичком в четверг.
…Теперь ты понимаешь, полагаю,
Причину, почему тебя отверг?

Я прошу: не плюй мне в душу!
Что, другого места нет?
Лучше ты меня послушай,
Лучше сбегай в туалет.

Там плевательницы строем
Образуют дружный ряд.
Ну, беги – Господь с тобою! –
Там удобней во сто крат:

Там, хоть ты и не мечтатель,
Мысли сами прибегут.
Это знал изобретатель,
Создавая сей уют.

Ты сидишь на белом чуде,
Где вода журчит внутри…
Твердо знаешь: что-то будет –
Бог с тобою говорит.

Рассуждает бесподобно
Он о тайнах бытия.
Умно, правильно, подробно,
Знает всё – от «а» до «я».

Начиная с Сотворенья
И до Страшного Суда.
Ты клянешься с умиленьем,
Что ещё придешь сюда…

Говорить приятно с богом:
Хоть и лика не видать,
Осеняет понемногу
Эта божья благодать…

Верно: исповедь – искусство,
Бог хороший дал урок.
На душе – легко и грустно…
Можно дёргать за шнурок.

Я восхожу на эшафот.
Меня топор и плаха ждёт.
В последний раз я бросил взгляд
На замеревший первый ряд.

Отныне больше никогда
Не возвращаться мне сюда.

Не будет лёгкий ветерок,
Дыша, моих касаться щек.

Не будет дождь меня мочить –
Простуду незачем лечить.

В последний раз взлетел топор –
Как беспощадно он остёр!
Жизнь пресекает он без мук…
Вот головы раздался стук
И оросила кровь помост

И я во весь поднялся рост,
Отвесил зрителям поклон,
Содрал проклятый капюшон,
И положил топор в футляр –
Над ним ещё струился пар…

Последний не сдержал я плач:
Идет на пенсию палач!

Оробело вхожу я в зубной кабинет.
Я как будто бы здесь и меня как бы нет…
Не касаюсь земли, будто в пятках душа,
В голове лишь нули, не пойму ни шиша…
И трясёт меня, что телефонный звонок,
И скулю, и скулу зажимаю меж щек.

Для чего я пришёл под стеклянную дверь?
Знаю: не избегу я за дверью потерь.

Видел я, как вошёл, заговорщиков ряд:
Что-то шепчутся или тихонько сидят
И огромную щёку подпёрли рукой.
Не за пазухой камень у них – за щекой.

Здесь секретнейший штаб, но я знаю пароль:
Словно пропуск и ключ – окаянная боль.
Только стоило взвыть – и медсёстры спешат,
Затыкают мне рот – невозможно дышать.

Помогите же мне, помогите!
Прямо в кресло скорей усадите,
Но сажайте не кверху ногами –
Разойдемся иначе врагами.
Не бубните, что «так удобнее» –
У меня переломится шея!

Живо к креслу меня прикрутили
И укол трёхлитровый вкатили, –
Дескать, новокаина блокада.
Мне блокады подобной не надо!
Чем я буду её прорывать?
Не умею ведь я воевать.

Стали мне меж челюстей домкрат вставлять,
Челюсти домкратом этим разжимать.
А домкрат-то был гидравлический,
Смех напал на меня истерический:
Масло в рот мне брызжет, как хочет
И ужасно меня щекочет.

Вот и врач подошёл, наконец,
И сестричке: «Готовьте свинец!»
Значит, будут его расплавлять
И горящим мне в глотку вливать.

Я домкрат пополам раскусил
И врача еле слышно спросил:
«Ведь свинец – это канцероген?
Он на мой повлияет ген.
На кого стану я похож?
Лучше олово влейте, что ж…»

Врач ответил тогда: «Замолчи!»
Буровую машину включил.
Произнёс он, над ухом окая:
«Будет Кольская сверхглубокая!»

И вонзился бур, и полез он в зуб,
Я ревел, как зубр, хоть душой не груб.
Зубы ободрал, рот порвал по швам…
Хорошо бобрам, хорошо мышам!
Зуб у них растёт, а они грызут,
Им не страшен чёрт – в порошок сотрут.

Но бурение шло, и тупился алмаз,
Вместо слёз порошок выбивало из глаз.

Вот и керн уже здесь, он пришел на-гора,
Там и золото есть, и вольфрам, и уран,
Серебро, и слюда, и бокситов мешок…
И я понял тогда, что конец мне пришёл.

Я ведь вам же не месторождение!
Поимейте ко мне снисхождение.

Буркнул врач что-то вроде как «Эксперимент!»
И сестричке опять: «Приготовьте цемент!»

Будут, видно, плотину строить…
Может, я окажусь героем? –
Дам сто двадцать замесов в смену –
Не отыщете мне замену!