Коллектив авторов - Поляна №1 (7), февраль 2014

– Все понял.

«Дунайские волны» Славка играл на берегу Рожайки с чувством, на которое способен лишь матерый морской волк. Хорошо он дома потренировался перед свадьбой. Сто пятьдесят семь раз сыграл его за пару дней. Соседи чуть с ума не сошли, даже Леньку ругали. Зато теперь ни одной помарочки, ни одного сбоя не сделал Славка. Кружились пары – так здорово! Его даже на «бис» попросили сыграть, а тамада на радостях вынес стопку с мутной жидкостью, буркнул, пошатываясь:

– Тяни. Щас закусь приволоку.

Славка украдкой вылил самогонку под ноги и заиграл «Подмосковные вечера». Пели, танцевали, слушали, как бы сравнивая слова и музыку с тем, что виделось и слышалось вокруг. Сколько раз он дома сыграл эту мелодию, не известно, со счета сбился, но только он закончил последний куплет, как за спиной крикнули:

– Танго давай! Белый танец!

Славка сыграл первые такты, а тот же голос запел негромко: «Вдали погас последний луч заката».

Девушки по-свойски прижимались к парням, отодвигались подальше от света, от калитки – в деревенскую густую темноту. Что они там делали, баянист не знал, но на пятачке людей становилось все меньше. Ленька стоял за спиной и помыкивал под нос: «Прости меня, но я не виновата, что я любить и ждать тебя…».

– Ну спасибо, Леха! Век не забуду! – подошел к ним тамада. – Пропили племяшку мою, как надо. Разбежалась молодежь?

– Да.

– Охренели все. С часу гудим. Ленка своего увела к бабке. Вмажем чуток?

– Нет, Петро. К своим пойду.

– Приходи завтра к Похмелон Иванычу.

– Ладно.

Ленька подхватил баян, и они пошли со Славкой вдоль берега на другой конец села.

– Ушла, – буркнул лучший баянист Жилпоселка, а то и всего Домодедово, и вдруг крякнул без обиды. – Черт с ней! Что нам эта Рожайка? Скоро «Ижак» куплю, на Москву-реку ездить будем, в Серебряный Бор. Туда таких рыжих вообще не пускают. Чтобы масть московскую не портили, понял?

Спали они на сеновале, а там к утру такой холод разгулялся, что встали они рано-рано. Выпили парного молока с черным хлебом, и Ленька буркнул:

– Что мне на ее додика смотреть? Айда домой.

Шел он быстро, холод и молоко быстро трезвили его. Славка молчал. Ему-то что? Ну, помучался он с вальсами и фокстротами неделю, ну в чиру деревенских не ободрал, подумаешь! Зато салата объелся с вареной колбасой и со сметаной, морсу напился как следует. И все его хвалили. Ленька, правда, не хвалил. Даже за белое танго. Понятно почему. А он-то ни одной помарочки не сделал.

– Сейчас одну вещь покажу, – сказал Ленька в лесу. – Тут черемуха растет. Роща целая над рекой.

– И что?

– Чудак-человек! Ты когда-нибудь видел реку белую? Совсем белую, как молоко. Сейчас увидишь.

Обогнув косогор, вышли на поляну. За ней колыхались мохнатые белые шапки деревьев.

– Чуешь, духан какой. И холод сейчас стоит черемуховый, понял?

Ленька что-то говорил о приметах, о белой Рожайке, а Славка лишь вздыхал удивленно: «Даже спасибо не сказал, тоже мне. Что я, черемухи не видел?»

А черемуха росла здесь, на склонах большого холма, по-над речкой, огромная. Дерево к дереву, семья, роща. И шапки у всех одинаковые, и ноги толстые, и лапы тяжелые: кулачищи!

– Смотри сам! – Ленька заметил Славкино удивление, засмеялся. – Говорил тебе!

Славка остановился от неожиданности – так поразил его вид Рожайки.

– Скажи, вещь! – Ленька поставил баян на камень, быстро разделся. – Окупнусь малость.

Подошел к реке. Она была белая-белая. Плотное покрывало из цветка черемухи покоилось на ее теле. Миллиарды миллионов белых лепестков отдала черемуховая роща реке: бери, радуйся, не все же тебе возиться с пацанвой, которой от тебя нужны только рыбеха да вода в летний зной. Рожайка приняла дар с трепетом, притихла вода быстрая, склонились над ней крупные деревья.

– Здесь каждую весну так, – пояснил Ленька, а Славка даже про свой триумф забыл баянный – очень хотелось искупаться в белой речке, никогда он не купался в такой Рожайке, хоть бы разок бултыхнуться.

– Нельзя, – опередил его Ленька. – Заболеешь, а мне перед твоей матерью оправдываться.

Он, голый, попробовал воду, на ладони остались веснушками лепестки, река была не жадная – нужно, бери.

– Ух! – Ленька нырнул.

Очень грамотно нырнул, параллельно воде. Здесь же мелко, по пояс даже весной. Вынырнул он еще красивей, с рожайкиными белыми цветами на плечах, голове, спине, на руках. Черемуховый Ленька-баянист в белой реке без белой невесты. Шуганул туда-сюда руками, разогнал цветы, резко сел в воду, вскочил и, разгребая лепестковое покрывало, вышел на берег. Улыбнулся, как вечерами с баяном у подъезда, покрякал, оделся. Река затянулась белой пеленой.

– Скоро поедем с отцом «Ижак» покупать. Он сначала не хотел, говорил, в армию все равно скоро мне. Но я его уломал. В Серебряный Бор будем ездить, точняк.

«Скоро я на море уеду», – грустно подумал Славка, и лучше бы он о чем-нибудь другом подумал, потому что…

Он уехал в деревню, когда у Леньки мотоцикла еще не было, а вернулся на поселок в конце августа – Леньку в армию давно забрали: баян его лежал на шкафу, мотоцикл, серебристого цвета огромный «Ижак» двухцилиндровый, стоял в сарае.

Письма Ленька писал неохотно даже родителям, даже в первые полгода службы, но вдруг прислал Славке фотографию: на берегу моря, на большом валуне, стоял он в окружении друзей с баяном в руках. Сам улыбается, меха в разные стороны, вода морская искрится. Весело ему, видно, в армии, думал Славка, разглядывая фотографию, но лучше бы он так не думал, потому что…

Из армии Ленька Афонин не вернулся, и в Серебряный Бор они с ним так и не съездили.

Мы уже знали и как получаются дети, и почему папы уходят к новым женам, и что им друг от друга надо, и зачем все это среди взрослых заведено: поцелуи разные, обнимания, поглаживания по голове, шептанья-кривлянья-ломанья, ну и все такое прочее. Но тот случай нас ошеломил.

Утром, не успели мы собраться у доминошного стола, пошел по поселку шепот: в карьере они, в ложбинке на склоне холма у пруда, прямо в траве, никого не боятся, идите смотрите, пока не поздно. Малышня, конечно, сразу дунула в карьер – удочки на плечо для отвода глаз и в карьер. А нам, шестиклассникам, с ними вроде бы не по пути.

– Подумаешь, делов-то! – мы важно размешивали доминошки, но не закончилась и первая партия, как из карьера примчались гонцы:

– Точно! Никого не боятся, лежат прямо в траве!

– Вам что, делать нечего? – держали мы марку, но через пять-семь минут какой-нибудь пацаненок подходил к столу и с удивленно-вытаращенными глазами докладывал:

– Сам видел! Они…

И рассказывал такое, что, конечно же, мы и сами давно знали да не видели никогда – хотя и скрывали это от взволнованной малышни.