Коллектив авторов - Поляна №2 (8), май 2014

Не видеть и не знать! Нырнув, коснуться дна,

Укутать ум в туман – там только чаек крик…

О, тёмная вода! Ты слышишь – я больна:

Колеблется любовь и скуден мой язык.

А та, другая речь, которой удержать

Могла бы эту ночь и поцелуй мгновенный,

Уже давно вольна сметать и возрождать

Носителей её в иных мирах вселенной.

Поговори со мной на странном языке.

Не можешь, милый? Ну, тогда послушай:

Любовь и наша речь, на тонком волоске,

Колеблются в ночи, разъединяя души.

Этот тающий звук, ели слышный земной колокольчик…

Этот праведный ливень, каскадом летящий во мгле…

Этот лес, что когда-то был листвен и ствольчат,

Так прозрачен и тих, как единственный лес на земле.

Помолчу. Не умею читать по губам у пространства,

Не могу рассказать, что успела увидеть во сне…

Бьются мысли в слова тяжело безнадежно, напрасно

И трепещет душа, словно в синем бенгальском огне.

Этих птиц голоса… Жаль, что птичий язык не изучен.

Может, это они, так истошно, кричат нам о том,

Что убоги слова, как терновника серые сучья…

И теряются мысли в непознанном поле земном.

Белее белого, при спуске вниз,

Твоё великолепное молчанье,

В полёте мимо синих медуниц,

Вдоль белой ночи сонного сиянья.

Ты начинаешься от берегов,

От хищного, но меткого прицела

По тайникам языческих богов,

Озёрного лоснящегося тела,

От музыки, качающей волну,

Там, у белесой кромки мирозданья…

Коснись земли и слушай тишину,

Её любви безмолвное дыханье.

Ночная сельва дышит торжеством

голодной и вибрирующей плоти.

В бамбуковом, изрубленном, кривом

проёме неба корчится в полёте

нагая тень – и падает к земле;

котёл парит в потоках над углями,

и, отразив изогнутое пламя,

куски лиан, кипящие в котле,

подрагивают тусклыми телами.

Старик рисует знаки. Белый дым

тугих косиц вонзается в пространство

ветвей и гнёзд, сливается с витым

тяжёлым ритмом птичьего шаманства;

взлетают лапы. По вискам моим

когтистая стекает диадема.

Из гнили амазонского эдема

растут стихи, проламывая грудь,

и каждое движение тотема

сопровождает медленная ртуть —

так серебром облитые моллюски

могли бы липнуть к жестам точных рук.

Он требует читать ему по-русски,

и застывает, вслушиваясь в звук

чужого сна. Кричит, ломает круг

и, отыскав меня в словесной чаще,

даёт в щербатой деревянной чаше

отвар: бери и пей, слепой стрелок,

щенок, поэт, сновидец, самозванец!

В момент, когда я делаю глоток,

он начинает танец.

Такой восторг в прищуренных глазах,

что кажется – коралловые змеи

вот-вот проснутся в призрачных лесах

его зрачков, и вздрогнут орхидеи,

и будут пить белёсыми корнями

густую кровь пылающих зарниц…

Взмывает хор. Земля рождает птиц

и стонут джунгли в оркестровой яме.

Прости меня. Я слаб. Я не готов.

Мне страшно.

…Но старик приходит снова,

садится рядом, требует стихов —

доверчиво, смешно и бестолково.

И я читаю до рожденья дня.

А он, похоже, путает меня

с другим, кто был намного раньше слова.

Пусть будет полночь, сельва и полет

Ночных теней над дымом пепелища.

Пусть терпкая тропическая пища

Сожжёт гортань и окровавит рот.

Я буду – точно так, как тот старик,

Просить тебя смешно и бестолково:

Читай, читай еще!..

Ты слышишь? – Я готова

Принять строку из бездны уст твоих…

О, мне бы слушать до скончанья дня,

И снова слушать до исхода ночи,

А ты, взрывая сны, и их пророча,

Веди простую смертную меня

Сквозь ад безумья по кривым дорогам,

Под сводами дымящихся лиан,

Ветрами, что волнуют океан…

Я слушаю тебя, а слышу Бога.

Куда ни пойду, везде подлецы. Узнавать, брат, умею. Ты вот небось не умеешь, а я вот по маленьким черточкам узнаю. Вот по одной складочке на лбу или вокруг рта, по одному жесту или по манере сидеть или ходить узнаю, что человек – подлец. Да, да! Мошенники, подлые душонки!