Михаил Армалинский - Чтоб знали! Избранное (сборник)

Помнишь, как, любуясь моим телом, ты часто спрашивала: «Как же ты встречаешься со мной, тебе нужна манекенщица, красивая, как ты сам?» Ты помнишь, как я пытался уйти от ответа? Это было потому, что твой вопрос был моим вопросом самому себе. Мне с тобой было всегда неприятно на людях – я не мог гордиться тобой – сутулая, с некрасивыми руками, напоминающая поросёнка, с носом картошкой. Иногда, когда ты накладывала косметику и старательно одевалась, ты была более или менее годна. Но я всегда, видя стройных и красивых женщин, испытывал укор вопроса: «С кем же я трачу своё время?» Я смотрел на каждую, что лучше тебя (лучше тебя внешне быть, поверь, вовсе не трудно), и представлял себя рядом с ней: каким это должно быть счастьем – быть не с тобой.

Почему же я всё-таки не бросал тебя? Я познакомился с тобой в период острого одиночества. Твоя очевидная заинтересованность мной, твоя доступность сделали своё дело. Кроме того, ты умна в меру, нежна. Мне было удобно с тобой. Но ни на секунду я не предполагал в своих мыслях, что могу остаться с тобой дольше того момента, когда под меня подвернётся женщина, что мне по душе. Я ведь никогда не обещал тебе ни женитьбы, ни сколько-нибудь долгих отношений. Я лишь не прерывал твои устные фантазии, как через сколько-то там лет мы всё ещё будем вместе. Ты не можешь пожаловаться, что, когда я был с тобой, я был груб, невнимателен или холоден. Наоборот, ты восхищалась моей лаской и вниманием к тебе, не говоря уже о наших соитиях. Мою естественную нежность ко всем женщинам, с которыми я совокупляюсь, ты захотела воспринять как любовь только к тебе. Тебе необыкновенно повезло, что мы проводили вместе время. Но ты, как и всякая неблагодарная, мнящая о себе высоко женщина, ты возжелала большего и в результате оказываешься ни с чем. Другая женщина, которая внешне много привлекательней тебя, но в целом так же чуждая мне (и значительно умнее тебя), – она прекрасно понимает наше несоответствие и счастлива любому моему появлению, так как она быстро усвоила, что стоит ей потребовать больше, как она потеряет и то, что имеет. Единственное, чем может заслужить мой длящийся интерес чуждая мне женщина – это безропотной доступностью.

Не открывая тебе всей этой правды, я давал тебе возможность свалить всю вину на меня, называя меня мужчиной, в принципе не способным на глубокие чувства, не желающим открыться женщине и отдать всего себя, как ты всё это удобно именовала. Я не хотел говорить, что я действительно такой лишь по отношению к тебе и тебе подобным. Я не хотел, чтобы ты почувствовала себя ущербной (слонёнком, как я про себя называл тебя из-за твоей неуклюжести). Ведь тебе было гораздо легче обвинить меня в тотальной холодности и неспособности к любви, чем просто посмотреть на себя в зеркало. Кроме того, ты должна ценить, что моё нежелание говорить правду повредило больше мне, чем тебе, – ты получила «дни сказочного блаженства» (это твои слова), а я терял время из-за своей неспособности выносить беспиздье, я, согласившийся на оскорбительный компромисс, унижал свою душу и надругивался над своим телом. Да, я хочу того же, что и ты, но только не с тобой.

Желаю тебе множество оргазмов в обществе мужчин, а не только вибратора, и быть здоровой, несмотря на это.

«Слонёнок» направил на меня свой хоботок и окатил меня струёй слёз. Так что мне пришлось спасаться бегством.

Однако справедливости ради следует сказать, что и малопривлекательные любовницы имеют свои преимущества. Имея любовницей женщину, недостаточно привлекательную для того, чтобы появляться с ней в обществе, я её всё-таки очень ценю. Она – самая удобная любовница, она всегда готова явиться на зов, ибо у неё нет других альтернатив, ибо она всегда голодна, поскольку я её не балую вниманием, а она влюблена в меня. Когда она делает попытки пригласить меня куда-нибудь в общественное место и вообще заняться чем-либо, кроме совокуплений, я не говорю ей правды, ибо она болезненна. Я говорю, что у меня занято время то тем, то другим, что я вообще с женщинами не провожу время вне постели, что свободное время я предпочитаю делить с самим собой. Даже если она догадывается об истинной причине, то будет хвататься за мои объяснения и убеждать себя в их правдивости и тем самым ещё больше увлекаться мной как существом незаурядным, странным и т. д. А в действительности есть ли кто проще, чем я, со своими вразумлёнными страстями?

Мечтаю о чуде красоты, о том, о сём. Но любое чудо при приближении к нему превращается в одиночество. Одиночество делает жизнь осмысленной. А любовь делает жизнь прочувствованной.

Вот так расписался я сегодня. Это вместо того, чтобы роман писать, я тебе заяриваю куски раздумий.

Твой Бор.

Как твоя Зоя? И также все безымянные?

Я по-прежнему занимаюсь акварелью. До масла пока руки не доходят. Понемногу растёт и круг почитателей. Много новых знакомых.

А с женщинами у меня примерно то же, что и у тебя. Тут дело не в стране, а в нашем возрасте, я думаю. Всё не то. Сейчас общаюсь с одной – имеет хорошую квартиру, музыковед. У неё два недостатка – моя ровесница и слишком много от меня хочет. А в остальном всё прекрасно. Взять бы да и жениться. Но нет – даже вообразить страшно, что расстанусь с волей и одиночеством.

Весной всегда много чего хочется, и кажется, что всё успеешь, что ещё много жизни впереди. Одолела меня идея насадить вокруг своей деревни дубы и клёны, которых там нет. Обязательно это сделаю. Во мне погибают десятки разных специалистов, и среди них – лесовод. Мечтаю также устроить там столярную мастерскую и кузницу. Но это, видимо, останется в мечтах.

Я по-прежнему пребываю в беззаботной нищете. И не собираюсь менять образ жизни, чтобы добывать мизерные материальные блага. Не хочу тратить на это считанные годы.

У тебя, конечно, не так, а у меня годы стали страшно похожи один на другой. Это бы само по себе и ничего, но из-за этого они ужасно быстро проходят. Единственное, что спасает, это мои работы, которые странным образом вываливаются из исчезающего времени и остаются. Перебирая их, скажешь себе: «А вот этого год назад не было», – и делается легче. А когда порой долго не работается, совершенно пропадает ощущение, что живёшь.

Одно из утешений от старости то, что всем выдано только по одной жизни. Будь ты хоть кто – а всё равно тебе в течение лишь одного года будет и двадцать, и двадцать один и т. д. И это – величайшая справедливость.

Растущих сроков нашей разлуки, я думаю, уже можно не опасаться. Было время, почти сразу после твоего отъезда, когда я думал, что лучше не переписываться, не травить душу. Но я не мог не отвечать на твои регулярные письма. И постепенно эта переписка стала необходимой частью моей жизни. С тех пор как я это понял, я всё время мысленно благодарю тебя, что ты тогда не дал этой ниточке порваться. Теперь же, мне кажется, даже если бы я перестал получать твои письма (не дай бог), я продолжал бы тебе писать. Разве что не так регулярно, как ты. Я привык ждать твоих писем и, если их долго нет, беспокоюсь.