Елена Фанайлова - Лена и люди

Как-то у меня действительно появился лишний
Экземпляр «Русской версии»
Поэт же должен заботиться
О распространении
Издатели, скажу вам, недостаточно заботятся.
Я отдала. Прямо при покупке еды и напитков.
(Кефир на утро, один джин-тоник, второй джин-тоник,
Потом еще водочки,
И прощай, жестокий мир,
Как пересказывал
Львовский разговор двух нижегородских подростков.
Я безусловно остаюсь провинциальный подросток)

Оказалось, мы с Леной тезки.
Ненавижу слово тезки
И еще ненавижу слово контачить
Оно вызывает у меня физиологические спазмы
Возможно, потому,
Что за ним мне мерещится коитус и фачить,
А я люблю чистую бескомпромиссную еблю.
Я же сам себе свой высший суд.

Подпишите, – говорит.
Елене, пишу, от Елены.
Отдаю со страхом.
Несколько дней не смотрит в глаза.
Потом как-то народу не было,
Говорит: ну, прочитала я вашу книжку.
Ничего не понятно.
Слишком много имен и фамилий, которых никто не знает.
Такое чувство, что вы пишете
Для узкого круга.
Для компании. Для тусовки.
Кто эти люди, кто эти люди, Елена?
Которых вы называете поименно?
Я дала почитать двум своим подругам,
Одна имеет отношение к литературе.
Они реагировали так же:
Это для узкого круга.

Я говорю: а про Тихона Задонского Тоже непонятно?
Она говорит: нет, про Тихона понятно.
Я говорю: а про Сережу-алкоголика – непонятно?
Она говорит: понятно.
Я говорю: а статьи – тоже непонятно?
Нет, проза, говорит, понятно,
Я даже захотела почитать подробнее
Об этих людях, о которых вы пишете.

Лена, говорю, поверьте, я не специально.
Я не хочу, чтобы было непонятно.
Просто так само получается.
Она смотрит на меня с сочувствием
Говорит: понимаю.
Я продолжаю оправдываться: знаете,
Я пишу довольно много статей,
И если вам в этих, в книжке, уже понятно,
То и в других, наверное, было бы тоже?
Она говорит: понимаю.
Ну, вам два пива и сигареты с ментолом?
Да, говорю, Лена, пожалуйста,
Я буду работать над собой.
Шарик вернулся, он голубой.
Видите, уже появилась рифма.

Зачем я хочу, чтобы она поняла?
Зачем я хочу оправдаться?
Откуда это чувство вороватой неловкости?
Забытое
Что, хочу ей понравиться?
Хочу быть любимой народом,
Как пианист Воденников?
Провожу чистый социокультурный эксперимент,
Как Д.А. Пригов?
Я эксперимент его памяти
Уже проводила
На выборах короля поэтов
В Политехническом
(Читала антипутинский стишок
На фестивале, спонсируемом Администрацией Президента.
Такой чистой волны ледяной ненависти,
Которая исходила от зала,
Заполненного студентами провинциальных театральных вузов,
Я не чувствовала никогда.
Это хороший опыт.)

Я же всегда говорила:
Нельзя показывать
Свои стихи детям и родителям
Рабочим и крестьянам
Надо показывать фабрики и заводы,
Бедным – чужие проблемы, богатым тоже
Я же
Показываю работу родной речи
В стране природных ресурсов
Никого не наебываю,
Как поэтесса Джохан Поллыева

Это, видимо, немыслимая претензия
И самозванство
Нет, верно возмущался папа,
Когда прочел в моем подростковом дневнике:
Я притворяться б не хотела,
Что я такая же как все —
Ты что, считаешь себя лучше других?
Вопрошал он со страстью,
Граничащей с садомазо.
Мне было пятнадцать
У меня была первая депрессия
Родители не заметили
Я не привыкла жаловаться
И привлекать к себе внимание

Я не считаю себя лучше

Моя претензия круче
Я считаю себя другим, другой, другими
Как в кино с таким названьем
С Николь Кидман в главной роли

Я не понимаю, зачем накануне
Нового Года
Люди бегают в поисках елки
И подарков
И этот дурацкий обычай
Дожидаться
Речи Президента по телеку
А потом выпивать и закусывать

Этот Новый год
Я встречала
В поезде москва-воронеж
С китайскими рабочими
У них год крысы наступает в феврале
И они легли спать в одиннадцать
И я с ними заснула
В отличие от привычки
Засыпать в четыре

Я люблю заглядывать
В освещенные окна
Там живут аквариумные рыбки
В своих водорослях
Все это ужасно интересно
Но я не понимаю как это устроено
Кто придумал
Пить шампанское
В Метрополитен-опера?
На другой стороне земли
Все могло быть иначе

Короче
Не могу больше притворяться
Иду домой и думаю:
Кто она, Лена,
Продавщица ночного магазина
Лет пятидесяти, крупная, в очках
Я люблю слово крупная
Она такая полная, высокая и не рыхлая
Крепкая такая крашеная блондинка
Которая смотрит канал культура
Когда не работает сутки
Иногда выходя покурить на крылечко
Пошутить с охраной
Кем она работала в прошлой жизни?
Инженер? Библиотекарь?
Не забыть спросить в следующий раз,
Если у нее будет не слишком много народу

Ну и, конечно, она права:
Это сложный текст,
Даже когда он притворяется простым,
Как сейчас

Кто меня убьет – последний в роду
Мать или дед
Дядька или брат
Бабка и отец
Сестра и сестра
Или новая девочка папина внучка
Нацепивший свастику, надевший голду —
Их уже нет, кто меня убьет
Кто и был бы рад
У кого что болит
Веревка вода свинец
В Сонной Лощине, в Мокром Логу

Бывшие совки кагебешные хорьки
Давно обивают пороги ларьков.
Мои родаки – их уже нет.
Остались оболочки новогодних конфет.
Кто меня убьет?
Язык и народ,
Дункан МакЛаут, умлаут,
Сила ночи сила дня Кастанеда и пейот.
Но весь этот теленаркотраффик не для меня.

Никто не выступает к простолюдину на бой.
Дед Пихто, Рэмбо с нимбом над собой.
Любовь моя, только ты меня выводишь на убо
Протестовать не стану,
Воля твоя, говорит Изольда Тристану.

В сущности, первый встречный
Воробей над Москвой
Бесчеловечный
Срет мне на черные левые грудь и плечо
Меча как путь млечный.
И отлично.

Я кричу в ночи, сворачиваясь в калач
Червём
Кольцами давя кирпичи как Владимир Ильич:
Никому не сдамся живьём,
Хоть он будь бессмертный паяц и небесный палач —
Мы ему споём

Никого не видно окрест опричь
Пары товарищей с АКМ,
С наглыми лицами ангелов
Наголо бритых голов
Расчехленных стволов
Поминальных столов,
Не сдающихся в плен,
Каберне Совиньон
Употребляющих винтом
На понтах вдвоем и втроем
На мостах
Говорящих русскую речь.
И какой-то там далее женский плач
Но и он
Не имеет смысла теперь.

И кому я песни своих поэм,
Как енот вонюч
Что ходил к нам с Таней каждую ночь
На помойку, куда мы курить как брат
В Миссисипи, где русских поэтов сдавали под ключ
А за ключиком холст и клад
Да никто меня не убьет
Хоть и был бы рад
Ни ракета земля-воздух, ни установка град
Дураки, смерти нет, дураки.