Ефим Ховив - Городской романс

Можно назвать сотни имен последователей, десятки — учителей. История этого еще не написана, потому что и новым временщикам нет дела до высоких духовных заветов своих сограждан. Я же скажу лишь о нескольких нестяжателях, которые либо уже ушли из жизни, либо ушли из города.

Юрий Динабург — поэт и философ, книгочей и ссыльнопоселенец пятидесятых, любимец тайных обществ и братств, — сколько преклонения оставил ты после своего отъезда в Ленинград…

Орлен Блюм — высочайшего класса библиограф, знаток потайной литературы зарубежья в страшные сороковые и смутные пятидесятые! Сколько он подарил нам откровений, пожелтелых страниц редких книг, сколько папиросных листов, утая от ищеек, подарил нашим глазам, сколько сарказма сохранил и крепости духовной в слабодушных сыновьях славянства.

Арон Кербель — несравненный режиссер и мастер сцены, кумир молодежных актерских групп, ядерный заряд для броска на штурм столичных олимпов и создатель практики Литературного театра, не имеющего аналога в стране.

Илья Талалай — маэстро зодчества, ансамбля высотных зданий на главном проспекте, и в то же время — театральный виртуоз, акварелист и пейзажист тончайшего вкуса, душа компаний огневой поэзии и чистосердечного братства. Сколько народов и рас соединил ты в своей крови, но еще больше — сколько подарил нам, твоим друзьям, несказуемой радости и волшебства мужской дружбы.

Сурен Переплетчиков — лучший мастер психологического портрета в России, скиталец и бессребреник, ценитель тонкой поэзии и женской красоты, трепетный поклонник классики и знаток мудрости многих рас. Нет никого, кто бы не знал твой темперамент и страсть, кто бы не укорял себя за твой столь поспешный уход от нас…

Нет, никогда мне не перечислить даже самых самобытных своих современников, в которых город впечатал такой сплав духовности, человечности, что никакая казенная профессура, никакая власть не доберется до них, до тайны их влияния на город и его новые поколения, на ход вещей и событий, который не оценить никакой статистической наукой.

Лишь в нескольких штрихах я коснулся этой тайны моего Великого города. Скажу только — я спокоен. Есть и сила и разум у его инженеров и поэтов для XXI века. Есть опора и святыни для древних и вечно новых учений. Любите и служите своему городу, уральцы, не изменяйте ему — и он спасет вас и детей ваших.

17 июля 1994 г.

Осень — мое любимое время года. Осень — и этот сквер над рекой Миасс возле Дворца культуры ЧЭМК. Здесь, напротив, в доме № 45-а по улице Сталина (ныне Российской) началась моя жизнь более полувека назад, здесь прошло мое военное детство и юность.

В этом сквере назначались первые свидания, проливались первые слезы. Сюда, на берег Миасса, я приводила потом своих детей — дочку и сына, а когда они стали взрослыми — внучек, Машеньку и Настеньку, приведу и внука Илюшку, как только он подрастет.

Этот сквер, маленький зеленый островок среди большого шумного города, обладает какой-то волшебной способностью успокаивать, возвращать силы и надежды. Я часто прихожу сюда одна, особенно осенью, когда все чувства обострены до крайности и все видится в черном цвете.

Сегодня я снова стою на гранитном выступе обрыва. Вокруг все серое: небо, воздух, вода в Миассе. Крупные капли редкого дождя тоже серые. В разрывах туч изредка показывается скучное солнышко, совсем ненадолго, и тут же тучи прячут его в свои глубины. Ветер налетает порывами и швыряет под обрыв сорванные с берез листья. Покружившись в воздухе, они исчезают внизу. Над серой пеленой воды стремительно проносится чайка и тоже исчезает. Как только они тут живут? Еще лет десять назад в Миассе можно было купаться. Сейчас нельзя, настолько он грязен. Но ребятишки купаются. Река все же.

Под обрывом, как раз подо мной, есть маленькое чудо — родничок с живой водой. Вокруг грязно, замусорено, а он, упрямый, пробивается из горы по капельке — прозрачный, холодный. До чего же вкусна вода из него! Когда мне совсем худо, я собираю в ладошку эти драгоценные капельки и, наслаждаясь, пью. Живая вода.

Совсем потемнело. Напротив, на берегу, в девятиэтажках засветилось множество окон. А когда-то на месте этих громад был поселок из маленьких деревянных домиков. Ни один из них не был похож на другой. Во время половодья Миасс становился грозным, и первые две-три улицы заливало до самых окон. Возле домов дежурили на лодках, чтобы случайной льдиной не задело домик. Зато весной в пору цветения и на этой стороне можно было опьянеть от аромата цветущей сирени и черемухи.

Ничего этого нет. Но есть сквер. Есть крутой обрыв над Миассом. Есть родничок с живой водой. Есть осень. И есть я. Здесь начало моей жизни, и здесь, только здесь она окончится.

«Помни. Помни», — снова и снова повторяла бабушка, больно сжимая мою руку. Ее слова терялись в грохоте проходящего поезда. Это был казавшийся мне бесконечным состав с теплушками, в раскрытых дверях стояли и сидели люди в солдатской форме. Они нам что-то кричали, махали руками и пролетали мимо. Куда — я тогда уже знала: на фронт, на войну.

Потом мы шли с бабушкой домой вдоль путей. Наш дом находился совсем недалеко от станции, но мы шли долго. Часто останавливались, провожая проходящие поезда. Какой из них увез моего отца — я не знаю.

Не помню и того, как прощались с ним в этой сутолоке: очень много людей, детей, крик, шум, плач. Мне было тогда три года два месяца шестнадцать дней, а бабушке — сорок шесть лет.

Моя мать умерла, когда я родилась. Бабушка стала для меня и матерью, и другом. Вдова царского офицера, своего сына — моего отца — она воспитала одна, дала ему образование, пережила трагедию раскулачивания. Красивая, строгая, сдержанная, даже жесткая, она чем-то притягивала к себе людей. Особенно тянулись к ней женщины — со своими бедами и радостями, за советом и просто поделиться. Она умела понять всех. Ее любили и побаивались.

«Помни. Помни», — твердила бабушка, словно зная, что я больше никогда не увижу своего, отца и слова «круглая сирота» станут моими навсегда.

Это было 23 июня 1941 года. С этого дня бабушкины черные косы стали седыми.

Помню. Я все помню.

Мой Челябинск… Об этом можно написать целую книгу. И будет мало. Ведь Челябинск — это тридцать лет жизни, начиная с самого рождения.

Если начать конкретно перечислять всех тех хороших людей, которые любили меня и помогали во всем (собственно, любят и помогают до сих пор), то есть большая опасность кого-то пропустить. Потому что таких людей очень много. От нянечки в родильном доме до преподавателей в институте физкультуры. Я благодарен всем без исключения.