Всеволод Емелин - Песни аутсайдера

И с иконы Распятый
Видел полон тоски,
Как народ до заката
Всё чесал языки...

Так на этих, на кухнях
Я б глядишь и прожил,
Только взял да и рухнул
Тот кровавый режим.

Все, с кем был я повязан
В этой трудной борьбе,
Вдруг уехали разом
В США, в ФРГ.

Получили гринкарты
Умных слов мастера,
Платит Сорос им гранты,
Ну а мне ни хера.

Средь свободной Россеи
Я стою на снегу,
Никого не имею,
Ничего не могу.

Весь седой, малахольный,
Гложет алкоголизм,
И мучительно больно
За неспетую жизнь...

Но одно только греет —
Есть в Москве уголок,
Где, тягая гантели,
Подрастает сынок.

Его вид даже страшен,
Череп гладко побрит.
Он ещё за папашу
Кой-кому отомстит.

На севере Родины нашей,
За гордым Уральским хребтом,
Хорошая девочка Маша
У мамы жила под крылом.

Цвела, как лазоревый лютик,
Томилась, как сотовый мёд.
Шептали вслед добрые люди:
«Кому-то с женой повезёт».

Но жизнь — это трудное дело,
В ней много встречается зла.
Вдруг мама у ней заболела,
Как листик осенний слегла.

Лежит она, смеживши веки,
Вот-вот Богу душу отдаст.
А Маша горюет в аптеке,
Там нету ей нужных лекарств.

Сидит, обливаясь слезами,
Склонивши в печали главу.
Да умные люди сказали:
«Езжай-ка ты, Маша, в Москву.

Живёт там глава государства
В тиши теремов и палат,
Поможет достать он лекарство,
Ведь мы его электорат».

Её провожали всем миром,
Не прятая искренних слёз.
Никто не сидел по квартирам.
Угрюмо ревел тепловоз.

Вслед долго платками махали,
Стоял несмолкаемый стон.
И вот на Казанском вокзале
Выходит она на перрон.

Мужчина идёт к ней навстречу:
«Отдай кошелёк», — говорит.
А был это Лёва Корейчик,
Известный московский бандит.

Вот так, посредине вокзала,
Наехал у всех на виду,
Но Маша ему рассказала
Про горе своё и беду.

Тут слёзы у Лёвы как брызни,
Из глаз потекло, потекло...
Воскликнул он: «Чисто по жизни
Я сделал сейчас западло.

Чтоб спать мне всю жизнь у параши,
Чтоб воли мне век не видать
За то, что у девочки Маши
Я деньги хотел отобрать.

Достанем лекарство для мамы,
Не будь я реальный пацан,
Начальник кремлёвской охраны
Мой старый и верный друган.

Чтоб мне не родиться в Одессе,
Не буду я грабить сирот».
Довёз он её в мерседесе
До самых кремлёвских ворот.

И впрямь был здесь Лёва свой в доску,
Так жарко его целовал
Начальник охраны кремлёвской,
Высокий седой генерал.

Усы генерала густые,
Упрямая складка у рта,
Под сердцем героя России
Горит золотая звезда.

Поправил он в косах ей ленту,
Смахнул потихоньку слезу,
И вот в кабинет к президенту
Он нашу ведёт егозу.

На стенах святые иконы,
Огромное кресло, как трон,
Стоят на столе телефоны,
И красный стоит телефон.

Притихли у двери министры.
Премьер застыл, как монумент.
А в кресле на вид неказистый
Российский сидит президент.

Взвопил он болотною выпью,
Услышавши машин рассказ.
«Я больше ни грамма не выпью,
Раз нету в аптеках лекарств».

Не веря такому поступку,
Министры рыдают навзрыд.
Снимает он красную трубку,
В Америку прямо звонит.

«Не надо кредитов нам ваших,
Не нужно нам мяса, зерна.
Пришлите лекарство для Маши,
Её мама тяжко больна».

На том конце провода всхлипнул,
Как будто нарушилась связь,
А это всем телом Билл Клинтон
Забился, в рыданьях трясясь.

Курьеры метались все в мыле,
Умри, но лекарство добудь.
И Моника с Хиллари выли,
Припавши друг-другу на грудь.

И вот через горы и реки
Летит к нам в Москву самолёт,
А в нём добрый доктор Дебейки
Лекарство для Маши везёт.

Да разве могло быть иначе,
Когда такой славный народ.
Кончаю и радостно плачу,
Мне жить это силы даёт.

Постойте, господин хороший, —
Спросил бездомный инвалид, —
Подайте мелочи немножко,
Моя душа полна обид.

Я в жизни претерпел немало,
Мои немотствуют уста,
Отец мой пил, а мать гуляла,
Я из Сибири, сирота.

Я с детства слышал, как кряхтела,
Шипела сладострастно мать,
Под гарнизонным офицером
Скрипела шаткая кровать.

Но как-то ночью пьяный тятя,
Вломившись в избу со двора,
Пресёк навеки скрип кровати
Одним ударом топора.

Убив маманю с офицером,
Тела их расчленив с трудом,
Сосватал высшую он меру.
Меня отправили в детдом.

И вот я, маленькая крошка,
В рубашку грубую одет.
Кормили мёрзлою картошкой,
Макали носом в туалет.

Там били шваброй и указкой,
Там не топили в холода,
Там я совсем не видел ласки,
А только горестно страдал.

Там лишь в сатиновом халате
К нам в спальню ночью заходил
Заслуженный преподаватель,
Садист и гомопедофил.

Так проходили дни за днями,
Мне стукнуло шестнадцать лет,
Казённую рубаху сняли
И выгнали на Божий свет.

Лишь пацаны мне помогали,
Когда я вышел налегке,
Нашли работу на вокзале,
Пристроили на чердаке.

Но кто-то не платил кому-то,
И, вдруг, ворвавшись на вокзал,
Где я работал проститутом,
Наряд ментов меня забрал.

И врач сказал в военкомате,
Куда привёл меня конвой:
— Дистрофик, гепатит, астматик.
И вывод — годен к строевой.

И вот в Чечню нас отправляет
Российский Генеральный штаб.
Дрожи, Басаев и Гелаев,
Беги, Масхадов и Хаттаб.

Но там в горах за двадцать баксов,
Не вынеся мой скорбный вид,
Меня к чеченам продал в рабство
Герой России, замполит.

Я рыл для пленников зинданы,
Сбирал на склонах черемшу,
Я фасовал марихуану,
Сушил на солнце анашу,

Но что возьмешь с меня, придурка,
Раз, обкурившись через край,
От непогасшего окурка,
Я им спалил весь урожай.

Ломали об меня приклады,
Ногами били по зубам,
Но в честь приезда лорда Джадда,
Решили обратить в ислам.