Гамзат Цадаса - Мудрость

Я бичевал обычаи дурные,
И в ссоре я ружья не заряжал,
Я с дикостью боролся, но впервые
Для этого хватаюсь за кинжал.

В Кахибе и Хунзахе, мне известно,
У девушек не спрашивал никто
Об их желаньях. Замуж шла невеста
Без всякого согласия на то.

Но я не вспомню, память будоража,
Чтобы в кругу моей большой родни
У сыновей не спрашивали даже,
Кого мечтают в жены взять они.

А вот в Гидатле молодых заочно
Сосватают за выпивкой, потом
В условный срок, за час до тьмы
полночной,
Пошлют невесту в незнакомый дом.

Она идет, она еще не знает,
Что ждет ее и, что судил ей рок.
Стучится тихо и переступает
Впервые темный, чуждый ей порог.

И здесь ей слышен жирной пищи запах,
Той, что готовят для духовных лиц…
И вот уже она у мужа в лапах, —
Мне жаль ее, как жаль в неволе птиц.

Она в слезах, но разве виноват он?
Нет, в этом виноваты старики:
Он был по их обычаю сосватан,
Любви своей, быть может, вопреки.

Порой, адата темноте внимая,
Живут супруги долгие года,
Друг друга никогда не понимая,
В раздоре, словно пламя и вода.

«Ну-ка разрешите мне
Слово взять в порядке справки:
Груз мы тащим на спине,
А ослы лежат на травке.

Как ослы, мы в гору кладь
Тащим, согнуты, горбаты,
И боимся поломать
Стародавние адаты.

Оттого, что гнуть должны
Спину на ненужном деле,
Не дожив до седины,
Многие уж облысели.

Попусту не тратя слов,
Нынче постановим строго:
Не жалеть своих ослов,
А себя жалеть немного!»

Голосует весь народ,
Все за предложенье это.
Но поспешно вдруг встает
Председатель сельсовета.

Говорит он: «Люди гор,
Не к лицу мне спорить с вами,
Мы должны, как до сих пор,
Жить и дорожить ослами.

Старики в былые дни
Нас не здоровее были,
А не на ослах они
Сено из долин возили.

Дай-ка мне, Гасан, ответ,
Почему ты не намерен
Делать то, чему твой дед
Был до самой смерти верен?

Не мешало б и тебе
Знать, Таиб, что вверх с делянки
На горбе, не на арбе
Твой отец таскал вязанки.

Да и твой отец, Шамхал,
Был ничем тебя не хуже,
А поклажу сам таскал,
Не боясь дождя и стужи!

Недостойно похвалы
Поруганье дел старинных, —
Пусть спокойно спят ослы…
Будем кладь таскать на спинах.

С непослушных будем штраф
Брать в порядке наказанья…
В силу данных вами прав
Закрываю я собранье».

«Председатель, не спеши,
Рано закрывать собранье,
Ты мне сделать разреши
Маленькое замечанье:

Я хочу тебе сказать,
Что добились мы победы
Не затем, чтобы опять
Жить, как жили наши деды.

Славословишь путь отцов,
Но подумай, верно ль это?
Не был же, в конце концов,
Твой отец предсельсовета.

Дай ты, председатель, нам
Поскорее объясненье:
Почему ты лишь к ослам
Проявляешь уваженье?

В смысл твоих вникая слов,
Крикнуть хочется: «Приятель,
По вине каких ослов
Ты над нами председатель?»

Я – «Горец».
Так меня назвали.
Казалось бы, вопрос решен.
Но это правильно едва ли:
Я больше заслужил имен.
Фонарщиком меня зовите:
Иду я к людям с фонарем.
Я освещаю суть событий,
Несу я свет науки в дом.
Вы лекарем меня сочтете,
Я уподобился врачу:
У горцев я всегда в почете —
Я от невежества лечу.
Я страж законов,
Я глашатай
Коммунистических идей,
Учитель, не берущий платы,
Надежный друг простых людей.

Я сеятель. Я сею всюду
Добра и правды семена.
Известен бедному я люду,
И речь моя везде слышна.

Бедняк точить не любит лясы,
Меня по делу он зовет.
Не надо мне муки и мяса,
Не нужен за конем уход:

Что говорить, удобный гость я!
Я рад хозяевам помочь…
Но вот кулацкое охвостье
Меня угробить бы не прочь.

Те, кто не любит правды слова,
Кому противен честный труд,
Мной накрывают сор столовый,
Меня на самокрутку рвут.

Но тот, кто ненавидит сплетни,
Тот, для кого безделье стыд,
Тот любит свет все беззаветней,
Меня читает он и чтит.

В ауле чужом потерявши коня,
Узнал я, как тяжко седло на спине:
В беде я себя самого оседлал, —
Рассказом печальным утешиться ль мне?

Была поговорка такая у нас:
«Хорош тот аул, где хороший кунак!»
Пока я из всадника пешим не стал,
Бывало, и сам я говаривал так.

Кунак мой хорош, да плохой был навес:
Коня моего, чтоб упасть, поджидал.
Проклятая балка давно уж сгнила, —
Да только я раньше об этом не знал.

Проворнее волка ты был, мой конек, —
Капканом сарай обвалившийся стал.
Могучий тулпар, погубило тебя
Бревно —
не лавина, не горный обвал.

Не будешь, джейран мой, плясать
под седлом,
Не будешь по кручам, как ветер,
летать, —
Цветущий тот луг, где ты пасся всегда,
Грустит, как о сыне любимейшем мать.

Тебя вспоминая, повешу на гвоздь
Нагайку и торбу, казачье седло.
Беседуя с ними, утешу ль тоску?
Дождусь ли, чтоб горе из сердца ушло?

Есть ли люди между небом и землей
С невезучестью, во всем подобной нашей?
Мы не первому учителю золой
Вслед бросаем, провожая его взашей.

К нам хороший просвещенец – ни ногой,
Хоть у нас в почете грамота и книга.
Одного прогоним, глядь, в аул другой
Появляется с портфелем забулдыга.

Всем аулом мы ходили в районо
И просили, как о милости, с поклоном,
Чтоб прислало к нам учителя оно
С добрым нравом, а не просто пустозвона.

Их, хороших, есть немало у страны…
И начальник начертал: «Пошлем такого,
Чтоб, помимо имени своей жены,
Не любил прозванья женского другого».

И в один, как говорят, прекрасный день
Появляется Яхья, лихой детина.
У него чонгури, шапка набекрень…
Как увидели мы – дрожь прошла
по спинам!

Поздороваться учитель не успел,
Как о девушках посыпались вопросы.
О любви, пьянящей разум, он запел,
Поправляя пряди, длинные, как косы.

А потом, ремнями новыми скрипя,
Будто сытый конь, фургон тянущий бодро,
Стал, бахвалясь, говорить он про себя,
Ноги выставив и руки – в бедра: