Гамзат Цадаса - Мудрость

И в камни жизнь вдохнет зурна Яхьи!
Вот ледяная ожила терраса
От четырех безудержных стихий —
От песни, смеха, музыки и пляса.

Опасен спуск и труден. Оступись
Последний – как бы ни был он искусен,
Весь «караван» посыпался бы вниз,
Как с перегнившей нитки горстка бусин.

Но духи нам не нанесли вреда, —
Вернулись мы на пятый день апреля.
Народ с почетом встретил нас тогда, —
Сердца стучали, и глаза горели.

И до сих пор в Хунзахе говорят,
Что на горе, от века нелюдимой,
Без страха побывала Жавхарат
И с ней Патина, дочь Камалутдина.

Год у нас выдался впрямь небывалый:
Стар я, а вот не слыхал до сих пор,
Чтобы теленок – трехмесячный, малый —
Мог по-аварски вести разговор.

Скот переписывать стали в ауле.
Ночью подумал Гази-Магомед:
«Спрячу теленка, пока все уснули
И бригадира с комиссией нет».

«Яловой стала, как видно, корова!» —
Утром заверил комиссию плут.
И бригадир положился на слово.
Дальше пошел, да услышал – зовут!

Плачет за дверью теленок бедовый:
«К маме меня не вписал почему?!»
…Может быть, впрочем, рогатой
коровой
Наш бригадир показался ему.

Исал Магома, что из мертвых воскрес
И лично всем близким прислал по привету,
Достоин прославиться в книге чудес,
А прочие могут попасть лишь в газету.

Однажды узнали в семье из письма,
Что в море умчали проклятые джины
Ту лодку, в которой Исал Магома
Был штормом застигнут во время путины.

Проплакав, решила устроить родня
Поминки по грешной душе рыболова.
И печь накалилась от пляски огня,
И разом в котел угодила корова.

И только хотели, что важно весьма,
К столу подавать уже мясо коровье,
Как вдруг присылает письмо Магома:
Он жив и желает всем близким здоровья.

Тут плач прекратился и праздник настал,
Весельем людским обернулась утрата.
О чуде услышав, святоша Хавал
Воскликнул: «Да здравствует день
киямата!»

«Зачем волноваться, – сказали ему
И подали водки, – на, выпей-ка, это —
Святая вода, что теперь Магому
Вернула с того невеселого света».

И суфий, который считал, что грешно
Ему, как святому, здороваться с пьяным,
Стал водку со всеми хлестать заодно,
Не маленькой рюмкой – граненым
стаканом.

Кто хлеб отказался бы есть – упади
Лишь капля спиртного поблизости с
хлебом,
Бутылку к своей прижимая груди,
За шумным столом разговаривал с небом.

Потом Магомеда Шарипа, что знал,
Как набожный горец, законы не худо,
На пир пригласили, и суфий Хавал
С ним, чокаясь, пил за великое чудо.

Хоть бороды были у них в седине,
Но так нализались наставники эти,
Что благословили портрет на стене,
За шейха кого-то приняв на портрете.

Исал Магома, что из мертвых воскрес
И лично всем близким прислал по привету,
Достоин прославиться в книге чудес,
А прочие могут попасть лишь в газету.

Несчастье с песнею моей
Произошло нежданно.
Ее в газету я послал
На праздник Дагестана.

Гляжу – она, как толокно,
Размолота, измята
Так, словно встретилась в пути
С дубинкой суковатой.

Столкнулась, может быть, она
С оравой горьких пьяниц,
Чьи лапы на ее спине
Сплясали буйный танец?

А может, на кулачный бой
Попала к чондотлинцам
И еле ноги унесла,
Не рада их гостинцам?

Четверостишиям иным
Так по загривку дали,
Что их первоначальный смысл
Теперь поймешь едва ли.

А в довершение, видать,
Им плеткою досталось.
Агонизируют они,
В них жизни не осталось.

О, бедный череп! Ведь на нем
Не счесть рубцов и вмятин.
Мне этот случай роковой,
Признаться, непонятен.

У песни ребер целых нет,
Взирает мутным взглядом,
Как наш гуляка Мустафа,
Побитый камнепадом…

________

Коль в каждом номере у вас
Подобных «жертв» десяток,
То вы прославитесь, везде,
«Герои» опечаток.
Но самокритика всегда
Вину загладить может.
И эту песню, я прошу,
Опубликуйте тоже!

Отошли давно назад
В жизни нашей стороны
Многие, как говорят,
Пережитки старины.

В поле, убыстряя ход,
Строем тракторы идут.
С неба самолет – и тот
Облегчает людям труд.

От арбы народ отвык, —
В горы едет грузовик.
Молотилки на гумне.
А плуги!.. Куда уж мне!

Я могла пахать, пока
Было поле бедняка,
А в колхозе ширь полей
Не для силушки моей.

У дубовых старых сох
Дуб потрескался, засох,
Нам свой век докоротать
На задворках по углам.
Все забыли, как нас звать,
Называют просто: «хлам».

Пусть сдадут меня в музей,
Чтоб потом в музейный зал
Педагог привел детей
И меня б им показал.

О прошедших временах
Ваши дети знать должны.
Пусть останусь я как прах
Отошедшей старины.

Мое дыханье, песня моя,
Куда ты уходишь, едва рождена?
Ты, голос мой чистый, мой нежный напев,
Крадет вас, прислушиваясь, стена?

Такого капкана не видывал я:
Чуть вымолвишь слово – поймали его.
И вора такого не видывал я:
Чуть вымолвишь слово – угнали его.

Поставил бы стражу – не знаешь, куда:
Мой глаз провода оплетают кругом.
Замок бы повесил, да только – на что?
Язык мой украл ты, ворующий ртом!

Хитер, как лиса, ты: взобрался на столб —
И носишь мой голос над всею страной!
Зачем ты шпионишь за каждым
словцом —
Иль договор джинн заключил с тобой?

Два слова, Товарищ! (Прости, перебью!)
Но всю мою жизнь, до последнего дня,
Тебе рассказать я правдиво хочу,
Чтоб вором не называл ты меня.

Незримое на престоле моем,
В природе царило я тысячи лет.
Народ, не ведая обо мне,
Задумывался, увидев мой свет.

Мне скрыть от народа не удалось
Таинственный блеск моего огня,
Свое убежище он выдавал,
И стали преследовать люди меня,

И цепкой мыслью схватили меня,
И выволокли из мрака на свет.
Казалось, людям меня не найти,
Но верной дорогой привел их мой след.

Правительства были без языка,
Пока моего не присвоили рта.
Холодным ковали строптивый металл,
Пока не блеснула моя теплота.