Алексей Константинович Толстой - Стихотворения и поэмы

3 апреля 1863 года в православной церкви Дрездена Толстой венчается с С.А. Миллер. Жена возвращается на родину. В этом же году открываются первые признаки астмы у Толстого, он лечится на курортах Германии.

В июне 1864 года в Карлсбаде Толстой встречается с И.А. Гончаровым. В июле в Швальбахе читает императрице и ея свите трагедию «Смерть Иоанна Грозного». В это же время любовная идиллия Толстого испытывает новые потрясения: у него продолжается охлаждение отношений с родственниками жены, которые, пользуясь добротой и нерасчётливостью Алексея Константиновича, становятся, по сути, его содержанцами.

Зимой 1865 года во время царской охоты в Новгородской губернии Толстой пытается заступиться перед Александром II за сосланного в Сибирь Чернышевского. Но – неудача и размолвка с императором.

В январе 1866 года в журнале «Отечественные записки» (№ 1) печатается «трагедия в пяти действиях» «Смерть Иоанна Грозного». Весной Толстой путешествует по Италии, а в августе лечится в Карлсбаде.

12 января 1867 года состоялась премьера «Царя Фёдора Иоанновича» в Александринском театре. В Петербурге выходит единственное прижизненное издание сочинений А.К.Толстого – «Стихотворения»; в него включено 131 стихотворение.

30 января 1868 года по приглашению Великого герцога Веймарского Толстой присутствует на премьере «Смерти Иоанна Грозного» на сцене придворного театра в Веймаре (перевод Каролины Павловой). В мае журнал «Вестник Европы» (№ 5) публикует «трагедию в пяти действиях» «Царь Фёдор Иоаннович».

В феврале – марте 1869 года совершает с женой поездку в Одессу, где Софья Андреевна лечится от бессоницы. Весну и лето Толстой проводит в Красном Роге, но и на природе болезнь обостряется. В июле у Толстого гостит А.А. Фет.

В 1870 году в «Вестнике Европы» (№ 3) печатается «трагедия в пяти действиях» «Царь Борис». Летом Толстой задумывает пьесу «Посадник» и начинает работать над ней.

Весной 1871 года во время охоты на вальдшнепов Толстой простужается. У него происходит новое обострение болезни, и в течение года он ездит на лечение в Германию. В этом году он пишет стихотворение «На тяге».

Вновь необходимо указать на удивительное жанровое многообразие наследия А.К. Толстого! Кажется, не было такой литературной формы, в которой он бы себя не испытал. Даже в афористике – одновременно и разрабатывая поэтику мудрого слова и пародируя её (Козьма Прутков). Даже в комиксах («Басня о том, что, дискать, как один философ остался без огурцов») – если, конечно, тогда такое понятие существовало, но вот, сделал. А письма Толстого! – поистине шедевры эпистолярного жанра, вровень с письмами Гоголя, Чехова, того же Льва Толстого…

Конечно, и Алексею Константиновичу Толстому досталась своя порция хрестоматийности – но какая! Едва ли не в букваре печатается его: «Колокольчики мои…», но всего-навсего начальная строфа большого стихотворения! И это не столь безобидное сокращение. Не только потому, что любое покушение на авторскую волю малопочтенно. Это стихотворение Толстого занимает особое место в его творческой биографии. Он писал «Колокольчики» долго, есть их ранний вариант – с иной, четырёхстрочной строфикой, с иной, грустной тональностью:

Здесь степные колокольчики – только хранители памяти о родной старине, в то время как в окончательной редакции тихое шелестение качающихся цветов постепенно перерастает в другой звук – набатный:

Идея «честного пира», мирного славянского союза в полный голос звучит в этом стихотворении 1840-х годов, определяя, следует заметить, важнейшую тему русской лирики на многие и многие десятилетия, вплоть до блоковских «Скифов» с их завершающим:

Однако, считая «Колокольчики» одной из своих «самых удачных вещей», Толстой, тем не менее, словно предупредил тех, кто хотел бы свести его лирическое переживание к политическим декларациям, написав знаменитое также восьмистишие «Двух станов не боец, но только гость случайный…»

Толстой по всему строю своего творчества, по знанию и владению родным языком был русским писателем, поэтом. Но свое назначение он понимал особым образом, что не всегда осознавалось даже его собратьями по литературному труду. Ими тоже, не только публицистами и чиновными идеологами.

В речи на знаменательном вечере памяти Блока 26 сентября 1921 года Андрей Белый, также и поэт и прозаик, говорил: «Поэт национальный – что есть? Национализм есть абстракция; это рассудочное ощупывание задач народа; и – писание в духе этих задач. Таким поэтом можно назвать А.Толстого. Вот национальный поэт, но он не народник, не поэт из народа; и менее всего – народный поэт» [1]. Суждения парадоксальные, имеющие, без сомнения, подтверждения в истории литературы, но, кажется, именно по отношению к А.К. Толстому непригодные.

Во-первых, его трудно назвать поэтом рассудка – и, конечно, не из-за строчки « Коль любить, так без рассудку »! Толстой, по своим мировоззренческим принципам явно тяготевший к философии высокого романтизма, как видно, вообще довольно скептически относился к превозношениям разума, очевидно, не только чувствуя, но и понимая сложную устроенность человеческого сознания. В стихотворении «Он водил по струна́м; упадали…» (начало 1857), одном из самых трудных для толкования не только в лирике Толстого, но и во всей русской поэзии, звучат строки:

Среди строк других, которые вызывают почти обвал ассоциаций, обращённый не только к стихам, написанным до 1857 года, но и возникшим много позже, эти выглядят как какой-то полупародийный кич рубежа веков, нечто среднее между Надсоном и каким-нибудь «сатириконцем». А, может быть, вписал их сюда от щедрот своих управитель Пробирной Палатки?!

Но пересмеёмся. Разве даром Толстой приобрёл непоколебимую славу сатирика? Не усмехнулся ли он здесь над нами, над теми, кто выше всего ставит свою Волю (через два десятилетия любивший Толстого Лесков напишет свою притчу на ту же тему – «Железная воля»)?!

Желание! Также совсем не простое слово в толстовском художественном словаре, однажды доверенное даже Козьме Пруткову («Желание быть испанцем»). Желание для Толстого не инстинктивный порыв, это нечто, направляющее человека в жизни, помогающее ему избежать всеобщего расчёта, который рано или поздно приведёт к своей противоположности – абсурду.