Олег Хлебников - На небесном дне

не выпускал тогда ни на мгновенье.

А про Биби подозревал всегда,

что никакой не дурачок, а вовсе

шпион американский!.. «Вот беда!» —

старухи откликались где-то возле.

К калеке тоже чувствовал свои

претензии, примеривался рьяно…

Потом «вредители!» – сарай сожгли,

в котором задремал калека пьяный.

И он калеку вытащил. А сам

замешкался. Так соблюлись законы

совсем не те, из-за которых к нам

всё время приходили уличкомы.

ВСЁ ВРЕМЯ ПРИХОДИЛИ УЛИЧКОМЫ,

держались будто с нами не знакомы,

держали в сердце подпись и печать.

Всё время разъясненья проводили

и личную корову уводили

или конёк велели с крыши снять.

Всё время приходили землемеры

и участковые милиционеры.

Всё время что-то мерили на глаз.

А глаз хитро прищуривался, цепко:

не выросла ли в огороде репка,

превысив государственный указ.

Тут в космос запустили человека.

Начало эры в середине века

произошло. Теперь мы всё могли!

Нам подчинялись физики законы.

На улицах смеялись уличкомы

и землемеры, жители Земли!

(Но до сих пор оттуда мне слышны

их вздохи: «Лишь бы не было войны!»)

И ЗЕМЛЕМЕРЫ – ЖИТЕЛИ ЗЕМЛИ,

и дурачки, калеки и старухи…

Зачем, доброжелатели мои,

вы сами или слепы, или глухи?

Как не умеем мы узнать в других

себя самих! Или, помимо тела,

себя не знаем? До себя самих

как мало дела нам, как мало дела!

…Когда ещё он имя знал своё

и у начальника служил шофёром

в секретном учреждении, в котором

у служащих сознаньем бытиё

определяется, Биби любил

детей. Во время ожиданий долгих

на ЗИМах, на «Победах» и на «Волгах»

катал их с ветерком и счастлив был.

(Наверно, и меня он брал тогда.)

Ну а потом нагрянула беда,

когда он – с ветерком – возил кататься

начальника с зазнобой… Задавил

ребёнка… На клаксон давил, давил —

би-би!.. Но лик сиятельного старца

из облаков не выглянул и тут.

…Биби! Биби! Тебя играть зовут:

– Биби! – детишки с улицы… Би-би…

Как бесконечны оклики любви…

КАК КРАТКИ ОТКЛИКИ СУДЬБЫ!

Как кротки!

И как слабы:

– Алло! Алло! – гудок короткий.

Но только отгудели – всё тотчас

переменилось. Годы, как солдаты,

идут на нас.

А мы ни в чём не виноваты? —

как виноваты не были ни в чём

калека тот, Пожарник, уличком…

Звени, звени на всех парадах, медь!

Гуди, гуди над каждою могилой.

Да как же их винить, когда жалеть

и то порою не собраться с силой?

Да как их не судить, когда они —

впрямь наши родственнички дорогие,

что быстро отгостили… Отгостили.

Что ж быстро отгостили?! Мы одни

их не забудем. Нас, дай бог – другие.

СТИХ НЕ ЗАБУДЕМ – НАС, ДАЙ БОГ, ДРУГИЕ

накроют с головою времена.

А смыслы улетят, как семена, —

во времена уже совсем другие.

Степной кочевник в землю втопчет их.

На триста лет поздней родится Пушкин.

Мой брат, гуляя дачною опушкой,

отыщет в Слове первородный стих.

Отыщет в Слове первородный стих

мой брат, гуляя дачною опушкой…

На триста лет поздней родится Пушкин.

Степной кочевник в землю втопчет их.

Стих не забудем?.. Но, прекрасный брат мой,

с годами забываешься ты сам,

немым каким-то внемлешь голосам,

не дремлешь над работой безотрадной…

Ах, на Руси не сыщешь городка,

где перечитанным не начиняют

хорей! Уже и хором начинают!

(Она и не прочтёт наверняка…)

И тот герой, которого впустил

всё тот же Пушкин в русскую словесность,

под Той Горой засиживает кресла-с —

с пером в руке и склянкою чернил.

ПЕРОМ В РУКЕ И СКЛЯНКОЮ ЧЕРНИЛ

я этот мир к бумаге прицепил,

но ничего не изменил, как прежде.

Не понял даже, что такое Я.

Кто я? Бытописатель бытия

или пижон в простроченной одежде?

Иль этот сумасшедший городской,

свое би-би бубнящий день-деньской?

Или калека, врущий что попало?

Или Пожарник, жаждущий тушить

любой пожар – чтоб славу заслужить?

Иль просто землемер земного шара?

Как будто все они – и есть я сам.

Мой голос подчинён их голосам,

мои слова – их чувствам бессловесным.

И если уж не я, то кто тогда

им крикнет вслед, что горе не беда, —

с каким-то умиленьем неуместным.

Я вскормлен ими был и вспоен был.

Отвергнут ими был, что их любил

не просто так – взаимности во имя.

Немыми был приучен говорить,

глухими – звуки чудные ловить,

присмотрен был старухами слепыми.

Кубик Рубика был самой популярной головоломкой начала восьмидесятых, когда эта поэма писалась. Автору захотелось так же, как головоломку, цвет в цвет сложить судьбы людей, которых время и обстоятельства свели в одном кубике двора. Но для этого ему понадобились не только персонажи собственного детства и ранней юности, но и герои рассказов его рано ушедшего друга Анатолия Берладина, замечательного театрального режиссёра-экспериментатора, создавшего когда-то в Тольятти экс-театр (и «бывший» – по «достаниславским» законам, и экспериментальный).

Об этом театре автору подробнее и горячей горячего Берладина (глазища горели, густые чёрные с сединой волосы развевались) рассказывал Ролан Быков. С ним автор познакомился в Москве, в компании Юрия Щекочихина, который напечатал его (автора) первые стихи в легендарном «Алом парусе» «Комсомолки» – во второй раз с предисловием Бориса Слуцкого.

Отношения с Быковым сложились так, что автора однажды осенило позвонить Ролану Антоновичу и пригласить того в родной (для автора) Ижевск на выступления. Быков согласился. Автор уговорил местный обком комсомола (!) оплатить – впрочем, весьма скромно – приезд в город великого актёра и режиссёра.

А после выступлений Ролан Антонович пришёл на квартиру автора, чтобы отметить завершение гастролей и познакомиться с ижевской творческой молодежью в лице её лучших представителей – в том числе снова встретиться с Толей Берладиным, который тогда играл в Русском драмтеатре им. Короленко. (На автора тогда очень обиделся – и справедливо! – отец, что его не познакомили с любимым актёром).

Пивший в то время из крепких напитков только квас с хреном, Ролан Антоныч весь вечер и половину ночи травил байки. Все восторженно слушали. А в три утра встал вопрос доставки великого актёра в гостиницу.

Машин ни у кого из компании тогда не было и быть не могло. Автор стал вызывать такси. Когда он, дозвонившись, довольный, положил трубку, повисла пауза, все на него удивлённо смотрели. Наконец кто-то объяснил: «Ты сказал, куда ехать, а откуда – не удосужился!» Автор бросился снова набирать номер такси – занято, занято…

Вдруг раздался звонок в дверь – на пороге стоял очень вежливый таксист…