Александр Амфитеатров - Стихотворения

Дождались мы цветов, дождемся, значит, ягод…
Российской власти впредь отнюдь не укорю:
По конституции за это – в крепость на год…
Благодарю!

В собрании умов, свободой знаменитых,
С почтеньем старину подьяческую зрю:
Вы честно сберегли суд при дверях закрытых…
Благодарю!

Священно сохранен порядок «диффамаций»,
Не допускающих сторон враждебных прю:
За то, что посрамлен уклад соседних наций, —
Благодарю!

В читальне у меня брошюрки очень прытки,
Но от жандарма впредь шкафов не затворю:
Ведь риск теперь – всего три месяца к отсидке…
Благодарю!

Прелестные статьи и чудо-параграфы
Я жадно проглотил – авось переварю!
Спасибо за тюрьму, особенно ж – за штрафы…
Благодарю!

Строжайшей логикой ваш кодекс лучезарный
Так полон, что – давай господь пономарю!
Пускай бранит его народ неблагодарный…
Благодарю!

Ах, злая клевета прилипчивей, чем клейстер!
В толпе гуляет слух, – его ли повторю? —
Что диктовал закон вам обер-полицмейстер…
Благодарю!

Сдержи, мой друг, свое рыкание
И рот запри.
Об Учредительном собрании
Не говори.

Рукоплесканий грубой публики
Не возбуждай —
И понапрасну о республике
Не рассуждай.

Не удручай словами быстрыми
Кадетский стан.
Кто ж так ругается с министрами:
«Вы – хулиган»!

Коль скоро слово мною дадено,
То сгоряча
Не закричи смотри: «Прочь, гадина!» —
На палача.

Министров наших молодечество
Как вихрь пустынь.
Но их назвать – «враги отечества»!..
Динь-динь – динь-динь!

Ври аккуратно и умеренно
Вплоть до конца.
Поверь: надежнее ход мерина,
Чем жеребца.

Слова и тон волненья грубого
Противны мне:
Я весь – как «мякиш для беззубого»!
(Смотри «На дне»!).

Когда мужик твердит мужицкое,
Он злит меня.
Его зову, звоня и цыцкая,
К порядку дня.

Звоню Аладьину, Аникину, —
Плебеи, брысь!
Но у своих словца не выкину:
Скромна их рысь.

Гостил недаром в Петергофе я
Врагам на страх:
Вкус государственного кофея
В моих устах!

Как гувернантка, я прославился
В короткий срок
И лишь в «день Павлова» не справился…
Хоть брось звонок!

Я тишины благоговейныя
Вотще алкал:
Народ «убийцу» в жилы шейныя
Чуть не толкал!

От потолка и до фундамента
Висела брань.
Ах, у российского парламента
Манеры – дрянь!

Но не долга была потерянность:
Единый день.
Ведь аккуратность и умеренность
Тверды, как пень.

Пускай ораторы народные,
Трудовики,
Пугают, будто нас голодные
Ждут мужики.

Не знаю, будет ли напитана
Толпа сих плакс,
Но Дума мной благовоспитана,
Уж это так-с!

Как Эдуард Направник с палкою,
Я – у звонка.
И лишь одной легендой жалкою
Смущен слегка:

Бормочет Дума, опечалена,
Что я… того…
Потомок Софьи и Молчалина —
И весь в него!

Самоотверженны бывали люди встарь,
Но и теперь на этот счет мы быстры.
Прими меня, отечества алтарь!
Себя тебе я жертвую – в министры!

Когда-то пламя злобное сожгло
Длань Сцеволы при сборище немалом.
Не хуже мы, и я, куда ни шло,
Согласен быть – российским генералом.

Любой кадет историей венчан
На подвиги… их список очень длинен!..
Когда я буду русский Ли Хун-Чан,
То помните: пред вами – новый Минин!

Да, Минин я, но – возведенный в куб,
А может быть, в придачу и Пожарский:
Признался же, что я «не очень глуп»,
Язвительный писатель Луначарский.

Пусть клевета плетет паучью сеть!
Как патриот, утешу я парламент:
Коль не дадут мне ведомством вертеть,
Уж так и быть, возьму хоть департамент!

Возможно ль век свой в праздности прожить,
Став, так сказать, своей карьеры вором?
Готов по гроб я родине служить, —
Назначьте только обер-прокурором!

Держа в кармане каждом по шишу,
Я издаю неявственные звуки
И лишь тогда кой-что «провозглашу»,
Когда всю власть возьмут кадеты в руки!

Я подпишу, пожалуй, хоть контракт,
Что всех реформ я рыцарь и оратор,
Но требует сперва кадетский такт,
Чтобы я был – военный губернатор!

Ну, словом, так: отечество любя,
Не дрогну я ни пред какой напастью —
Спасу его, пожертвую себя…
Чур, только быть мне «предержащей властью».

Павлов едет, дик и злобен,
От Таврических громад.
Злостью бесу он подобен
И умен – как автомат.
К Петергофу приближаясь,
Он умильный принял вид
И, солидно принижаясь,
Нежно Трепову журчит:

«Пропусти меня, владыка!
Пожалей мою слезу!
В этой Думе столько крика —
Не увезть и на возу!
Там кишат исчадья ада
И, пюпитрами стуча,
Воют: «Вон пошел! Не надо!
Прочь! Не слушать палача!»
Оскорблен я. Месть – по праву!
Повели же расстрелять
Всю Аладьина ораву
И кадетов штучек пять!»
Но, на страже «кабинета»,
Трепов стихнул, будто спит,
И ему, стихом поэта,
Павлов сызнова хрипит:

«Я привез тебе гостинец:
Любопытней в мире нет!
Замечательный зверинец —
Министерский наш совет!

Все – в кольчуге драгоценной
Под мундиром золотым:
Страхованье жизни тленной,
Ибо все мы – прах и дым!
Всюду ныне – пули, бомбы,
Здесь подкоп, а там провал…
Слушай, Трепов! Ты гуртом бы
Нас, друзей, блиндировал!
Вот тебе Стишинский с Гуркой,
Вот Столыпин-пулемет:
Был бы кстати он под туркой,
На Руси ж – куда не мед!»

Но, на страже «кабинета»,
Трепов хмурится, молчит,
И – волнуясь: что же это? —
Павлов жалостно бурчит:
«Слушай, дядя! Дар бесценный!
Что другие все дары?
Торжествует суд военный
От Фонтанки до Куры!
Труп расстрелянного Шмидта,
Трупы рижских мертвецов, —
Ренненкампфовы копыта
Топчут головы бойцов!
Всем в России жить несносно,
Да не слаще и Сибирь:
Ходит язвой смертоносной
Юридический упырь.
Городской народ и сельский
Столь исстрелян в этот срок,
Что сам Меллер-Закомельский
Стал мальчишка и щенок!
Лишь один воитель Бадер
Нам приходится под масть:
Белостокский дебаркадер
Помнит бадерову власть!
Изнасилованы жены,
Переколоты мужья…
Пулеметы заряжены,
Штык недаром у ружья!!!»