Константин Бальмонт - Том 2. Стихотворения

Спавший тридцать лет Илья,
  Ты поныне жив,
Это молодость твоя
  В шелестеньи нив.
Это Муромский твой ум,
  В час когда в лесах
Будят бури долгий шум,
  Говорят в громах.
Между всеми ты один
  Не склонил лица,
Полновольный исполин,
  Смелый до конца.
До конца ли? Без конца.
  Ибо ты – всегда.
От прекрасного лица
  Вот и здесь звезда.
Вознесенный глубиной,
  И вознесший – лик,
Мой Владимирец родной,
  Муромский мужик.

Муромец Русскую землю прошел,
Ветер идет так смарагдами бора,
Видел бесчисленность градов и сел,
  Обнял их ласкою взора.
Жизнь он прошел из предела в предел,
Видел могучих, и видел бессильных,
Много безвестного он подглядел,
  В мире, на торжищах пыльных
Муромец силу свою развернул,
Попил довольно с хмельною он голью,
В думах притихших расслышал он гул,
  Тесных бросал он к раздолью.
Всех он сермяжных в пути защитил,
Важных смириться он властно заставил,
Дикую схватку враждующих сил
  Он к равновесью направил.
Дух свои предавши Полярной Звезде,
Той, что в сказаньях зовется Судьбою,
Был предрешенно он верным везде,
  Брал недоступность без бою.
Муромец полюс и полюс узнал.
Будет Пришел к Океану морскому
Сокол-корабль колыхался там, ал, –
  Смелый промолвил: «К другому»
Сел на червленый корабль, и ушел
Прочь от пройденной земли, не жалея
Гнался за Соколом Сизый-Орел,
  Сокол Орла был быстрее
Где он? Доныне ль в неузнанном Там?
Синею бездной, как в люльке, качаем?
Снова ль придет неожиданно к нам?
  Песня гадает. Не знаем.

Конь Ильи копытом звонким бьет, рождается криница,
Ключ лесной освободился из подземного жерла.
Сам Илья в тот миг стремился, улетал в простор как птица,
А целебная криница до сих пор в лесах светла.
Он летел, не размышляя о зиждительности бега,
Без мышленья сердцем зная, как Свобода хороша.
И доныне среброводна освежительная нега,
И пост хрустальность в чащах Приходи испить, душа.

Красавица склонилась,
  Шумит веретено.
Вещанье совершилось,
  Уж Ночь глядит в окно.
Светлянка укололась,
  И приговор свершен.
Красив застывший волос,
  Красив глубокий сон.
От одного укола,
  Как будто навсегда,
Кругом заснули села,
  Притихли города.
Притихли и застыли,
  И все слилось в одно.
Везде, в безгласной были,
  Глядится Ночь в окно.
Всем миром овладела
  Ночная тишина.
И как немое тело,
  Глядит на мир Луна.
Красавица склонилась,
  Молчит веретено.
Решенье совершилось,
  Так было суждено.
Но капля в ранке малой,
  Сверкнув огнем во мглу,
Как цвет упала алый,
  И светит на полу.

И нежный свет не тает,
  Алеет все сильней.
Шиповник расцветает,
  Весь в призраках огней.
Как куст он встал вкруг злого
  Того веретена.
В молчаньи сна ночного
  Разросся до окна.
Сияя алым цветом,
  Растет он как пожар.
И в мире, мглой одетом,
  Слабеют ковы чар.
Сперва цветы проснулись,
  Пошел в деревьях гул.
И дети улыбнулись,
  Святой старик вздохнул.
И лебеди запели
  На зеркале озер.
Всемирной колыбели
  Вдруг ожил весь простор.
И вот, на счастье наше,
  Глядится День в окно.
Еще Светлянка краше,
  Шумит веретено.

На море Океане есть остров Красота,
Сидят в резной избушке три дочери Христа.

Перед цветным оконцем шьют молча три сестры.
Гора там есть, и остры уступы у горы.

И если кто восхочет к заманчивой черте,
Он больно режет ноги в той вольной высоте.

Не смотрят – видят сестры, и старшая сестра
Берет иглу булатну, и говорит: «Пора».

Берет иглу булатну, нить шелкову притом,
И вышивает гору на Море голубом.

Потом сестре середней передает тот плат,
Встает на нем дорога: пойдешь – нельзя назад.

И плат берет узорный тут младшая сестра,
И алым расцветает узором вся гора.

В те самые минутки как расцветает плат,
У путника на высях светло глаза горят.

От ран ему не больно, не льется больше кровь,
А брызнет, так немедля в цветках зажжется вновь.

И год идет за годом, и ропщет Океан,
Но остров тот не гибнет, с богатством горних стран.

И с самого рассвета до поздней до поры,
Перед цветным оконцем шьют молча три сестры.

Из Арабских дальних стран
К нам придя в своем скитаньи,
Руссов древних Ибн-Фоцлан
Вопрошал о сожиганьи.

Почему, когда простор
Здешней жизни Руссом смерян,
Труп кладут они в костер,
В огнь, что силой достоверен?

Потому, гласил ответ,
Что, вступивши в яркий пламень,
Возрожден, как цвет и свет,
Мрак железа, мертвый камень.

Потому, ответ гласил,
Что земному подобает
Побывать в жару горнил,
Там, где все перекипает.

Да земные телеса
Аки Солнце просветятся,
Перед тем как в Небеса
В царство Солнца возвратятся.

Искушенные огнем,
Разлученные с тоскою,
Поплывут в свой Отчий Дом,
Ярко-огненной рекою.

Меж брегов есть брег Скамандра,
Что живет в умах века.
Меж зверей есть саламандра,
Что к бессмертию близка.
Дивной силой мусикийской
Вброшен в жизнь который год,
Этот зверь в стране Индийской
Ярким пламенем живет.
Разожги костер златистый,
Саламандру брось в него, –
Меркнет вдруг восторг огнистый,
Зверь живет, в костре – мертво.
Так и ты, коль Дьявол черный
В блеск любви введет свой лик,
Вспыхнешь весь во лжи узорной,
А любовь – погаснет вмиг.

Есть трава – растет
  Возле тихих рек.
И не каждый год
Та трава цветет,
А когда придет
  Человек.

Рост ее – стрела,
  И красив узор.
Та трава была
Много раз светла,
Снова расцвела,
  Как костер.

И горит огонь
  Возле тихих рек.
Мчится красный конь,
Ржет, поет: Не тронь,
Не хватай огонь,
  Человек.

С ржаньем конь скакал,
  Убежал в простор.
Ярко промелькал.
Был расцветно-ал,
Возле рек сверкал
  Цвет-костер.

И светла была
  Влага тихих рек.
В мире весть прошла,
Что трава цвела: –
Был здесь, в мире зла,
  Человек.

Я людей повстречал на степи неоглядной,
В беспредельном скитаньи своем,
У костра, в час Луны предрассветно-прохладной,
Нисходившей небесньм путем.