Константин Бальмонт - Том 2. Стихотворения

Вдруг в Небесах разорвались хоромы,
Башнями, храмами взнесшихся, туч,
Это за громы обижен, гремуч,
В беге блистателен,
В гневе певуч,
В красках цветист, в торжестве обаятелен,
Молнией дымный чертог свой порвав
С тьмой, с тучевыми его водоемами,
Молнии бросив на землю изломами,
Ярый Перун, не сдержавши свой нрав,
Выпустил гневности: «Вот вам дорога,
Громы, задели вас внуки Стрибога,
Вот же им факелы трав!
Малые, юные, дерзкие, злые,
Ветры степные,
Есть и небесным услада забав!
Мы не впервые
Рушим созданья небесных зыбей.
Люб ли пожар вам, гореньс степей?
Любы ли вам громогудные звуки?
Громы гремят!»
Но Стрибоговы внуки,
Выманив тайну, вметнув ее в быль,
Рдяный качая горящий ковыль,
С свистом, с шипеньем, змеиным, хохочущим,
Струйно-рокочущим,
Дальше уносятся, дальше уносятся,
следом клубится лишь пыль.

Величество Солнца великие поприща в Небесах пробегает легко,
Но малым нам кажется, ибо в далекости от Земли отстоит высоко.

Одежда у Солнца с короною – царские, много тысяч есть Ангелов с ним,
По вся дни хождаху с ним, егда же зайдет оно, есть и отдых одеждам златым.

Те Ангелы Божий с него совлекают их, на Господен кладут их престол,
И на ночь три Ангела у Солнца останутся, чтоб в чертог его – враг не вошел.

И только что к Западу сойдет оно, красное, это час есть для огненных птиц,
Нарицаемых финиксы и ксалавы горючие, упадают, летучие, ниц.

Пред Солнцем летят они, и блестящие крылья в океянской макают воде,
И кропят ими Солнце, да жаром пылающим не спалит поднебесность нигде.

И егда от огня обгорает их перие, в океан упадают они,
В океане купаются, и в воде обновляются, снова светлы на новые дни.

И едва в полуночь от престола Господнего двигнет Ангел покров и венец,
Петел тут пробуждается, глас его возглашается, из конца поднебесной в конец.

И до света свершается эта песнь предрассветная, от жилищ до безлюдных пустынь.
Бог-Творец величается, радость в мир возвещается, радость темным и светлым. Аминь.

Как женился Светлый Месяц на Вечерней на Звезде,
Светел праздник был на Небе, светел праздник на Воде.

Страны облачны простерли серебристое руно,
Океан восколебался, перстень с Неба пал на дно.

До Земли лучи тянулись, и качалася трава,
В горних высях собирались все святые божества.

Молния дары делила: тучи взял себе Перун,
Лель-Любовь с Красою-Ладой взяли звоны светлых струн.

Бог Стрибог себе взял ветры, им приказывал играть,
И под рокот Океана разыгралась эта рать.

Световит, хоть и дневной он, посаженным был отцом,
Новобрачных он украсил золотым своим кольцом.

Синеокая Услада получила тихий час,
Светлый час самозабвенья, с негой влажных синих глаз.

Океанская бескрайность ткала зыбь в морских звездах,
Чудо Моря, Диво-Рыба колыхалась на волнах.

И Русалки разметались в белых плясках по воде,
И в лесах шептались травы, лунный праздник был везде.

В тот всемирный звездный праздник возвещала высота,
Что с Вечернею Звездою будет век дружить мечта.

Тот всемирный лунно-звездный светлый праздник возвещал,
Что навеки в новолунье будет в Море пьяным вал.

У Перуна рост могучий,
Лик приятный, ус златой,
Он владеет влажной тучей,
Словно девой молодой.

У Перуна мысли быстры,
Что захочет – так сейчас,
Сыплет искры, мечет искры
Из зрачков сверкнувших глаз.

У Перуна знойны страсти,
Но, достигнув своего,
Что любил он – рвет на части,
Тучу сжег – и нет его.

При начале весны пробужденный Перун
Вылетает на пламени синем,
И под громы своих вулканических струн
Он несется по вышним пустыням.

Он безумно летит в урагане огней,
И хохочет, ликуя без меры,
Вылетая из склепа оконченных дней
Семимесячной зимней пещеры.

Перед ним Океан, и, его бороздя,
И громами овеяв стремленье,
Ослепительный бог, в ожерельях дождя,
Самоцветные сеет каменья.

Разрываются стены сомкнувшихся гор,
Что зовутся меж смертными тучи,
И уносится он, возлюбивший простор,
Огневзорный, веселый, певучий.

Вот уж он обогнул весь размах высоты,
И пропал, утонул, как мечтанье, –
Только там, где он был, засветились цветы,
Да разбитое молнией зданье.

Там, где гор сложились груды,
В крепость-дом Громовника,
Диво-гусли-самогуды
В замке спрятаны века.

Много сильных восходило
До скалистой высоты,
Но всегда слабела сила
Ровно-ровно у черты.

Много избранных хотело
Самогуды-гусли взять,
Ровно-ровно у предела
Стыла их живая рать.

Превращаясь в изваянья,
Их застывшие тела
Увеличивали зданье,
Дом, где музыка была.

Так узорно каменели
Ровно-ровно у черты.
И растут из камня ели,
В царстве гордой высоты.

Резким возгласом промчится
В свисте бури крик орла,
Стонут гусли, песня длится,
Сказка музыки светла.

Много тел сложилось в груды,
Грозен дом Громовника,
Входят души в самогуды,
Песня воздуха звонка.

Триглав, царящий троекратно,
Над Небом, Бездной, и Землей,
Зачем глядишь ты так возвратно
Тройной козлиной головой?

Ужели в Небе те же мысли,
Что в Бездне бездн, и на Земле?
Везде ль желания повисли,
Как гроздья звезд в полночной мгле?

И светлоглазый взгляд хотенья
Ужели всюду повторен?
И то же ль в тлении горенье,
Что трижды в вечностях закон?

Везде ли те же есть узоры,
И те ж для всплесков берега?
И те же пламенные взоры,
И те же острые рога?

И тот же, трижды взятый с бою,
Чтоб снова жалить нас, удав?
Над троекратною судьбою
Неукоснительный Триглав!

Белбог и Чернобог
Беседу-спор вели.
И гром возник, и вздох,
Вблизи, и там вдали.

В пучине звуковой,
И в царстве тишины,
В пустыне мировой,
Звучали две струны.

Меняясь без конца,
Вблизи, как и вдали,
Снотворца и Творца
Два действа дружно шли.