Виктор Голков - Тротиловый звон

Человеческая масса.

Общества, народа, класса

Быт насильственный делю.

Груз истории несу,

Скорбь забытых и усталых,

В сумерках густых и алых

В человеческом лесу.

Черные бороды, белые кипы,

Узеньких улочек вязь.

Только машин проползающих скрипы,

Средневековая грязь.

Время зависло, уснуло, застыло,

Кануло в серую тьму.

Есть только древняя, странная сила –

Богу служить одному.

Цели иной не имеют на свете,

Скопом застыв у стены,

Грустные взрослые, скорбные дети –

Пасынки вечной страны.

Сердце спать не хочет,

Если ночью темной

Голову морочит

Твой стишок бездомный.

Сложная наука –

Верить терпеливо.

Смерть войдет без стука,

Улыбаясь криво.

Дышит перегаром

И срывает маску.

И одним ударом

Завершает сказку.

Правда древняя человечья –

Рано утром открыть глаза.

Ты встаешь, и хрустят предплечья,

Воют первые тормоза.

Залитая фонарным светом,

Плоть пространства дрожит вокруг.

В этом теле, на свете этом

Ты лишь временный гость, мой друг.

Смысл какой-нибудь имеет

Все на свете, кореша.

Но в конце душа немеет

И сжимается душа.

Я устал и ты устала,

Потому что всё течёт.

И судьба перелистала

Наши дни наперечёт.

Но нельзя свернуть с дороги

Даже где-то за углом.

Потому летим, как боги,

Крыльями сквозь бурелом.

Люди мы – общеизвестно,

Люди – больше ничего.

Вверх и вниз растёт отвесно

Дико, почвенно, древесно

Наше странное родство.

Я устал вмещаться в тело, –

Говорю начистоту.

Потому что надоело

Вклиниваться оголтело

В глубину и пустоту.

Мы – божественные строчки,

Ощущаю всем нутром.

Норовим дойти до точки,

Вырваться из оболочки,

Догореть поодиночке

В ночь над праздничным костром.

Ко мне пришёл человек-стена

И заставил меня уступить.

Он сказал, что известна моя вина,

И я должен его любить.

Без рук, без ног, без ушей и без глаз,

Как утро осеннее сер.

И был он весь как большой приказ

Из каких-то высоких сфер.

Человек-стена, человек-стена

Говорил – мы одна семья.

Но такие, как он, во все времена

Ненавидят таких, как я.

Новый мир, не так уж он и плох.

Не ослеп я здесь и не оглох.

Он удобный очень для прогулок,

Только где мой старый переулок?

По кусту с ободранной корой

Я готов с ума сходить порой.

Земля, покрытая домами,

Деревьям не хватает сил.

Мы изощряемся умами,

И городской пейзаж застыл.

Урбанистическая сага,

Что до безумия скучна.

Слоится воздух, как бумага,

Над теснотой твоей, страна.

И мы – одна большая стая –

Куда-то бешено летим,

Мосты горбатые листая,

И наш исход неотвратим.

Без счета перемен серьезных,

Но смысл по-прежнему безлик.

Все то, что от Иванов Грозных

Сегодня отделяет – блик.

И где-то посреди пустыни,

С ракетой атомной в руке

Дрожу я, как дикарь на льдине,

Один на лютом сквозняке.

Опять стоит перед глазами,

Как будто я прижму вот-вот

К руке с наручными часами

Её раздувшийся живот.

Во времена гражданской смуты

Война, как женщина, близка.

Но всех сильнее почему-то

Мне жалко мёртвого зверька.

То смерть сама спешит расставить

Отметки этих черных дней.

Боль бессловесную расплавить

в горючей нежности моей.

Умирать ещё не стоит.

И, когда полужива,

От тоски душа завоет

Как солдатская вдова.

И когда болезнь начнётся

И взметнётся, как клинок.

И когда земля качнётся,

Уплывая из-под ног.

И никто уж не исправит

Ничего наверняка.

Пусть стакан с питьем отставит

В сторону твоя рука.

Есть великая наука –

Не кидаться из окна,

Хоть дрожит большая мука,

Как басовая струна.

Гниют окурки рядом с дверью

На нерастаявшем снегу.

Ну что ж, теперь, по крайней мере,

Без шапки я гулять могу.

А город, словно пёс побитый,

Глядит из конуры своей.

Сочится воздух через сито

Подъездов, улиц, площадей.

Ещё чуть-чуть, и ты отдашь мне

Диплом на память, мой приют.

Куранты на кремлёвской башне

Прощанье, задыхаясь, бьют.

Песок, покрытый небоскребами,

И клокотание авто.

Мы сверху кажемся микробами,

На каждый миллиметр – по сто.

Слоится желтыми мундирами

Пространство крошечной страны.

И черными зияют дырами

Ночные бешеные сны.

Где когда-то шел Христос,

Больше нет пустыни.

Гроздья виноградных лоз,

И озера сини.

Где скрипел сухой песок

И вилась дорога –

Лишь шоссе наискосок,

И не верят в бога.

Только вот душе больней

От твоих расчетов,

Жадный век, не надо ей

Кривды звездочетов.

Не горит она в огне,

Только жаждет чуда.

И не верит в глубине,

Что предаст Иуда.

Кипарисовая роща,

Ты усталая вполне.

На песке сухом и тощем

Ты покоишься во сне.

Ни пустыни и ни леса,

Лишь сплошная тишина.

И песчаная завеса

В желтый зной превращена.

Где молился древний предок

И глотал сухой кусок,

Я присяду напоследок

И закутаюсь в песок.

Пронзительная ясность слова,

Его простая глубина.

Все оживет, хоть все не ново –

Зима и лето, и весна.

Глубинный смысл стихотворенья,

Его таинственный наплыв

В своей прозрачности осенней

Реальность превращает в миф.

Слабее привкус драмы,

Когда финал вблизи.

То короли и дамы,

То пешки и ферзи.

Потертая колода

Мелькающих мастей.

И близкая свобода

От скверных новостей.

Хотя они в избытке,

И без толку ты ждешь,

Что с тысячной попытки

Хоть что-нибудь найдешь.

Пробуждается сонный

Кипарисовый строй,

Желтовато-зеленый,

Опаленный жарой.

С теплым ветром в обнимку

Он ушел в высоту –

В золотистую дымку,

Голубую мечту.

Корни словно стальные,

И который уж век

В эти дали степные

Смотрит, как человек.