Николай Векшин - Трансцендентная сингулярность души (сборник)

Художник малевал свою картину 20 лет. Да что там было столько лет рисовать?! Смешно. К примеру, голландец Рубенс, ежели был жив в то время, за одну неделю бы такое полотно сотворил! Иванов все годы не столько рисовал, сколько усердно пиарился (вся Россия и Италия были в курсе, что Иванов творит шедевр), чем и обеспечил халявную доставку картины в Россию за счёт государственной казны и последующую её покупку царском двором за огромные деньги.

Так что если уж говорить о достоинствах картины по-честному, то оно всего одно: гигантский размер (5,4 × 7,5 м). На фоне великих русских художников середины XIX века Иванов блистать мастерством не мог. Поэтому блеснул размером.

Несколько лет назад я случайно попал в нашем Доме Ученых на концерт барда Виктора Варламова. Концерт назывался «Пою Богу моему». Название показалось мне нахальноватым и высокопарным. А поскольку я атеист, то концерт был для меня вообще «не в тему». Но всё же, после некоторых колебаний, я из любопытства купил билет. Свободных мест в зале было более чем предостаточно. Я сел на самый дальний ряд, решив уйти, как только надоест.

На сцену вышел высокий подтянутый русоволосый мужчина с благообразной бородкой. Он был в белом костюме. Я вздохнул и подумал: «пижон». Но когда он запел приятным бархатным баритоном, виртуозно подыгрывая на гитаре, я понял, что он не пижон и что я пришёл не зря. Божественная музыка, высокая и сильная, была наполнена прекрасными и точными словами. Вслушиваясь в тексты, я осознал, что стихосложение безупречно. Филигранно меткие образы, исполненные доброты и красоты. Столь великолепного светлого барда я ещё не встречал.

А недавно я снова попал на его концерт, уже не случайно. В этот раз вход в Дом Ученых был свободным, без билетов. Название концерта показалось мне забавным. Оно звучало примерно так: «О нас – мужиках, о вас – женщинах и о нашем народе». И снова Варламов вышел в белом костюме. Виктор – гармоничный человек, у которого внешнее и внутреннее органически связаны. Вновь зазвучали потрясающе чистые ноты и слова. Виктор спел около двух десятков новых песен (из имеющихся 200), отделяя одну от другой своими ремарками о любви, мужестве и родине. Причем, в них не было ни грамма восторженной сюсюкательности или показного ура-патриотизма. Я был солидарен почти с каждым его словом.

Как и в прошлый раз, зал был полупустой: сидело не более 80 человек, в основном люди сугубо преклонного возраста. Интересно, а где вся городская научная и культурная элита? Где руководители Дома ученых и городского отдела культуры? Где поэты, писатели, журналисты? Нигде.

Интересно, что когда в наш наукоград приезжает какой-нибудь гламурный болван, пропиаренный по телеку, то горожане дружно сбегаются, толпятся у кассы в очереди, покупают билеты по сумасшедшим ценам и в переполненном зале замирают в восторге от помпезно-дебильных песнопений. Таковы их нравы и вкусы. На таких, как Варламов, они не ходят. Им не интересно.

Мне жутко обидно за Виктора, который тратит свой пыл и время на убогую публику. Кстати, он не только поэт и бард. Он ещё архитектор и художник. Восстанавливает церкви, руководя на стройке бригадами гастробайтеров (русских рабочих, увы, нет). Почти все заработанные деньги он отдаёт в храмы. Виктор надеется, что Православие и честный труд спасут Россию. Не спасут. Страна развращена жаждой наживы и бездуховностью. Варламов этого не хочет видеть, не желает. И пытается этому противостоять. Он свято верит в Бога и русский народ. Святой человек. Как говорится, в безумстве веры поём мы песни…

В середине октября в нашей городской музыкальной школе имени А. А. Алябьева состоялся концерт общества русских басов из Москвы. Концерт был посвящен 225-летию со Дня рождения Алябьева.

На сцене появился председатель общества в стильном тёмном костюме и при галстуке-«бабочке». Объявив первый номер, он не ушел, а важно прошествовал в угол и сел за столик. Из-за кулис на сцену степенно вырулил роялист (ну, музыкант, играющий на рояле). Усевшись за инструмент, он оправил полы пиджака, поправил свою «бабочку» и вдохновенно сыграл импровизацию на тему Алябьева «Соловей». Затем вышел солист и, вальяжно облокотившись о рояль, спел тенором эту арию, в почти классическом варианте, лишь изредка мужественно бася. Он тоже был в костюме и при «бабочке». После этого к нему пристроились два певца (оба – в костюмах с «бабочками») на подпевку. Трио исполнило «Соловья» на разные голоса (бас, баритон, тенор).

Тут мне иронично подумалось, что ежели на сцене появится ещё кто-нибудь и они вновь споют «Соловья», то сюда наверняка прилетит какой-нибудь любопытный соловей из соседней березовой рощи.

И вдруг вижу: летит! Только не соловей, а бабочка! Как никак, сейчас теплынь, нагрянуло бабье лето. И я понял, почему в зале появилась именно бабочка. Ведь на сцене пять мужиков в «бабочках»!

Бабочка полетала над ведущим, над певцами, над роялистом и – села на рояль в тот самый момент, как трио выдало на гора финальное крещендо. Публика восторженно захлопала в ладоши.

И тут появилась ещё одна бабочка! Парочка насекомых стала беззаботно порхать над сценой в брачном танце, а артисты невозмутимо продолжили свой концерт.

Успех «бабочек» и бабочек был неимоверный.

Когда в какой-либо компании начинаются дебаты на тему, кто виноват в развале СССР, я обычно отмалчиваюсь, не зная, что сказать. Дело в том, что мне вспоминается конец марта 1985 года, когда я был молодой и мечтательный.

В один из дней я, младший научный сотрудник, пришел на работу в Институт с каким-то странным чувством ожидания чего-то. Но в лаборатории в то утро всё было вроде нормально: женщины макияжились, нюхали цветы и оживлённо болтали о детях; мужчины, позёвывая, лениво строили футбольные прогнозы, а за окошком ярко светило солнышко…

И тут я подумал, что уж как-то слишком всё хорошо, обыденно и скучно. Тихая размеренная жизнь, как в болоте. Даже недавние смены нескольких Генсеков КПСС не внесли в неё никаких особых треволнений, разве что дали повод для аккуратного трёпа о политике.

И вдруг мне захотелось, чтобы всё это болото всколыхнулось и прорвалось куда-нибудь. Чтобы что-то произошло. Чтобы жизнь изменилась кардинально. Мне этого захотелось с такой неимоверной силой, что я даже сам себе удивился.

А потом, с каждым днём, я стал удивляться ещё больше. Слова «перестройка» и «ускорение», брошенные с трибуны новым Генсеком, привели к радостным завихрениям во многих мутных головах.

И началось, и взбурлилось. А потом рванул Чернобыль. И жизнь понеслась стремительно, как курьерский поезд под откос. В Москву вошли танки. Телевизор стал интересным.