Александр Блок - Лирика. Поэмы

Юность моя, как печальная ночь,

Бледным лучом упадала на плиты,

Гасла, плелась и шарахалась прочь.

Горькие думы – лохмотья печалей —

Нагло просили на чай, на ночлег,

И пропадали средь уличных далей,

За вереницей зловонных телег.

Господи боже! Уж утро клубится,

Где, да и как этот день проживу?..

Узкие окна. За ними – девица.

Тонкие пальцы легли на канву.

Локоны пали на нежные ткани —

Верно, работала ночь напролет…

Щеки бледны от бессонных мечтаний,

И замирающий голос поет:

«Что я сумела, когда полюбила?

Бросила мать и ушла от отца…

Вот я с тобою, мой милый, мой милый…

Перстень-Страданье нам свяжет сердца.

Что я могу? Своей алой кровью

Нежность мою для тебя украшать…

Верностью женской, вечной любовью

Перстень-Страданье тебе сковать».

30 октября 1905

Они давно меня томили:

В разгаре девственной мечты

Они скучали, и не жили,

И мяли белые цветы.

И вот – в столовых и в гостиных,

Над грудой рюмок, дам, старух,

Над скукой их обедов чинных —

Свет электрический потух.

К чему-то вносят, ставят свечи,

На лицах – желтые круги,

Шипят пергаментные речи,

С трудом шевелятся мозги.

Так – негодует всё, что сыто,

Тоскует сытость важных чрев:

Ведь опрокинуто корыто,

Встревожен их прогнивший хлев!

Теперь им выпал скудный жребий:

Их дом стоит неосвещен,

И жгут им слух мольбы о хлебе

И красный смех чужих знамен!

Пусть доживут свой век привычно —

Нам жаль их сытость разрушать.

Лишь чистым детям – неприлично

Их старой скуке подражать.

10 ноября 1905

Лазурью бледной месяц плыл

Изогнутым перстом.

У всех, к кому я приходил,

Был алый рот крестом.

Оскал зубов являл печаль,

И за венцом волос

Качалась мерно комнат даль,

Где властвовал хаос.

У женщин взор был тускл и туп,

И страшен был их взор:

Я знал, что судороги губ

Открыли их позор,

Что пили ночь и забытье,

Но день их опалил…

Как страшно мирное жилье

Для тех, кто изменил!

Им смутно помнились шаги,

Падений тайный страх,

И плыли красные круги

В измученных глазах.

Меня сжимал, как змей, диван,

Пытливый гость – я знал,

Что комнат бархатный туман

Мне душу отравлял.

Но, душу нежную губя,

В себя вонзая нож,

Я в муках узнавал тебя,

Блистательная ложь!

О, запах пламенный духов!

О, шелестящий миг!

О, речи магов и волхвов!

Пергамент желтых книг!

Ты, безымянная! Волхва

Неведомая дочь!

Ты нашептала мне слова,

Свивающие ночь.

Январь 1906

Твое лицо бледней, чем было

В тот день, когда я подал знак,

Когда, замедлив, торопила

Ты легкий, предвечерний шаг.

Вот я стою, всему покорный,

У немерцающей стены.

Что сердце? Свиток чудотворный,

Где страсть и горе сочтены!

Поверь, мы оба небо знали:

Звездой кровавой ты текла,

Я измерял твой путь в печали,

Когда ты падать начала.

Мы знали знаньем несказанным

Одну и ту же высоту

И вместе пали за туманом,

Чертя уклонную черту.

Но я нашел тебя и встретил

В неосвещенных воротах,

И этот взор – не меньше светел,

Чем был в туманных высотах!

Комета! Я прочел в светилах

Всю повесть раннюю твою,

И лживый блеск созвездий милых

Под черным шелком узнаю!

Ты путь свершаешь предо мною,

Уходишь в тени, как тогда,

И то же небо за тобою,

И шлейф влачишь, как та звезда!

Не медли, в темных тенях кроясь,

Не бойся вспомнить и взглянуть.

Серебряный твой узкий пояс —

Сужденный магу млечный путь.

Март 1906

По вечерам над ресторанами

Горячий воздух дик и глух,

И правит окриками пьяными

Весенний и тлетворный дух.

Вдали, над пылью переулочной,

Над скукой загородных дач,

Чуть золотится крендель булочной,

И раздается детский плач.

И каждый вечер, за шлагбаумами,

Заламывая котелки,

Среди канав гуляют с дамами

Испытанные остряки.

Над озером скрипят уключины,

И раздается женский визг,

А в небе, ко всему приученный,

Бессмысленно кривится диск.

И каждый вечер друг единственный

В моем стакане отражен

И влагой терпкой и таинственной,

Как я, смирён и оглушен.

А рядом у соседних столиков

Лакеи сонные торчат,

И пьяницы с глазами кроликов

«In vino veritas!» [5]кричат.

И каждый вечер, в час назначенный

(Иль это только снится мне?),

Девичий стан, шелками схваченный,

В туманном движется окне.

И медленно, пройдя меж пьяными,

Всегда без спутников, одна,

Дыша духами и туманами,

Она садится у окна.

И веют древними поверьями

Ее упругие шелка,

И шляпа с траурными перьями,

И в кольцах узкая рука.

И странной близостью закованный,

Смотрю за темную вуаль,

И вижу берег очарованный

И очарованную даль.

Глухие тайны мне поручены,

Мне чье-то солнце вручено,

И все души моей излучины

Пронзило терпкое вино.

И перья страуса склоненные

В моем качаются мозгу,

И очи синие бездонные

Цветут на дальнем берегу.

В моей душе лежит сокровище,

И ключ поручен только мне!

Ты право, пьяное чудовище!

Я знаю: истина в вине.

24 апреля 1906. Озерки

Там дамы щеголяют модами,

Там всякий лицеист остёр —

Над скукой дач, над огородами,

Над пылью солнечных озер.

Туда манит перстами алыми

И дачников волнует зря

Над запыленными вокзалами

Недостижимая заря.

Там, где скучаю так мучительно,

Ко мне приходит иногда

Она – бесстыдно упоительна

И унизительно горда.

За толстыми пивными кружками,

За сном привычной суеты

Сквозит вуаль, покрытый мушками,

Глаза и мелкие черты.

Чего же жду я, очарованный

Моей счастливою звездой,

И оглушенный и взволнованный

Вином, зарею и тобой?

Вздыхая древними поверьями,

Шелками черными шумна,

Под шлемом с траурными перьями

И ты вином оглушена?

Средь этой пошлости таинственной,

Скажи, что делать мне с тобой —

Недостижимой и единственной,

Как вечер дымно-голубой?

Апрель 1906 – 28 апреля 1911

Передвечернею порою

Сходил я в сумерки с горы,

И вот передо мной – за мглою —

Черты печальные сестры.

Она идет неслышным шагом,

За нею шевелится мгла,

И по долинам, по оврагам

Вздыхают груди без числа.

«Сестра, откуда в дождь и холод

Идешь с печальною толпой,

Кого бичами выгнал голод

В могилы жизни кочевой?»

Вот подошла, остановилась

И факел подняла во мгле,

И тихим светом озарилось

Всё, что незримо на земле.

И там, в канавах придорожных,