Максим Рыльский - Стихотворения и поэмы

Тут глянула она из-под бровей
И дальше двинулась походкой плавной.
А те: «Хвала и слава богоравной!»

Великою отмечен благостыней,
Анхизов сын глядел богине вслед:
А дымка легкая, чей нежный цвет
Блеснул вдали, исчезла в небосини.

Не только лебеди, а целый свет
Служили ей — отраде и святыне,—
Хотя из пены родилась богиня,
Но тверже не было ее и нет.

Эней не мог забыть ее ладони,
Они его ласкали, а не жгли,
А волны бушевали, словно кони,

Троянские качались корабли,
И боги провожали их колонну, —
Одни гневясь, другие благосклонно.

Привязан утлый челн к чернеющей коряге.
Промокли сухари, и сахар слипся в ком,
И, как осенний куст под бурей и дождем,
Уныло сгорбились заядлые бродяги.

Но не беда, друзья! Глоток-другой из фляги
Да парочка острот — и легче мы вздохнем,
И пусть Монморанси завыл глухим баском,
Нам высший разум дан, чтоб не терять отваги.

Не взяли в дальний путь с собой мы лишку впрок:
Тючок провизии, питье да табачок,
Да книжиц несколько, да нас — без фокса — трое…

А наше — всё вокруг: деревья, и вода,
И блеск, и всплески волн, и, словно глыбы льда,
Громады облаков над чащею сырою.

По мосту над темною водою
Ты брела. Летел сырой снежок.
Веяло от легких верб весною,
Ветер дул в свой жалобный рожок.

Был в глазах, как две свечи горящих,
Жар нечеловеческой тоски,
А следы шагов, совсем ребячьих,
На снегу подтаявшем легки.

Спутанная прядка выбивалась,
Плакал белый твой платок во мгле, —
То снежинка таяла, казалось,
Таяла снежинка на земле.

Когда, с зарею, бригантину
Волна качнет,
Красотку юную покинув,
Моряк уйдет.

Взовьется парус, крикнет птица,
Мелькнет стремглав…
Тогда слезой осеребрится
Ее рукав.

Есть край иной, иные травы,
Есть мир иной.
Он с ними встретится — кудрявый
И молодой.

С иной прелестницей кручину
Развеет он,
Когда под вечер бригантину
Примчит муссон.

Он рукавом развеял тучи,
Поднявшись волнами вершин,
Китаев сладкий и певучий,
Благоуханный сельный крин.

Сквозь запах ладана тяжелый,
Сквозь мрак свечи и клобука,
Как взоры грешницы веселой,
Смеются годы и века.

Пусть, полный плача и обиды,
Несется колокольный зык,
Пусть у Евстафия Плакиды
Окаменел суровый лик,

Пусть богомольцы неустанны
У перепуганных икон,
Пусть предрекает Первозванный
Царей, князей, корону, трон, —

Уже с клюкою пилигрима
В другие села и сады
Направлен шаг неутомимый
Григория Сковороды.

Я утомился от раскрашенных,
От хитро выдуманных слов, —
А верба серьгами украшена,
И посинел пруда покров.

Пускай я счастья не нашел того —
Его весна несет, стройна,
И держит свечку воска желтого
В руке узорчатой она.

Пусть оснежённой, рыхлой лапою
Зима на землю налегла, —
А свечка капает и капает
Над грустью белого села.

Я помню: полкопны обмолотить, бывало,
В подшитых валенках, служивших уж немало,
Ты по зазимку шел, налипшему вдоль троп.
И ровным золотом стелился тяжкий сноп,
И желтый цеп мелькал, как молния кривая,
В тиши серебряной удары отбивая.
Минута отдыха, цигарки синий дым,
Звон снегирей… — Ушло, как не был и живым!
Твои рассказы знать уже не будут внуки!
И не дубовый цеп — железный цеп сторукий
Тяжелые снопы смолотит им в степи…
В снегу забвения, как снег забытый, спи!

Когда Уэльский принц взошел на отчий трон,
Он, как повелевал традиции закон,
Пред подданными речь держал умно и веско.
Как вдруг, простой народ расталкивая дерзко,
Приблизился толстяк. Его мясистый нос
На масленом лице цветком багровым рос,
Светились хитростью глаза его кабаньи.
Высоко шапочку поднявши в ликованье,
Он крикнул: «Здравствуй, принц! Могуч ты и богат!
Отпразднуем! Я здесь, всегдашний друг и брат —
Фальстаф! Прими привет от девочек нестрогих
И крепких вин!» Но крик, смутивший в зале многих,
О голос Генриха разбился, как о щит.
Властитель отвечать бродяге не спешит
На этот хриплый зов, бесстыдный и убогий,
Лишь молвил: «Прочь, старик, ступай своей дорогой!
Тебя не знаю я! Такой когда-то мне
В далекой юности пригрезился во сне».

Так молодость моя, пятном расплывшись мутным,
Возникнет и кричит мне голосом беспутным:
«Я здесь, твой верный друг!» Но зов ее стучит
В мой повседневный труд, как в необорный щит,
И я на хриплый крик, безумный и убогий,
Ей отвечаю: «Прочь, ступай своей дорогой!
Тебя не знаю я! Такой когда-то мне
Приснилась ты давно в забытом, тяжком сне!»

Простерлась зелень всходов полевая.
Картинками старинных детских книг
Даль кажется. И я к земле приник,
Ее немолчным трепетам внимая.

Как верится, и снам не видно края!
Смех чей-то звонкий долетел на миг.
Трудов и дней пить кубок! Я постиг,
Что в этом радость высшая земная.

Пылают сосны. Вечер окропил
Росой серебряною стебли. Строгий
По небу город облачный поплыл.

И вот — в одну сбегаются дороги,
Единым взмахом рвутся сотни крыл,
И сотни хат в одном слились чертоге.

Мохнатый шмель пьет мед из красных шапок
Репейника. С какою полнотою
Гудит и стелется над светлой далью
Полуденной виолончели звук!

Передохни, и обопрись на заступ,
И слушай, и гляди, и не дивись.
Ведь это сам ты зеленью безбрежной
Широ́ко разбежался по земле,
И это сам ты бурых пчел роями
В могучих ветках ясеня гудишь,
Ведь это ты разливы ржи пыльцою
Плодотворишь. И это снова ты
Для нужд людских с людьми на новом месте
Возводишь поселенья и мосты
Прозрачные крепишь над пропастями!