Тарас Шевченко - Кобзарь: Стихотворения и поэмы

Вот и конец моей песне.
Не дивитесь, люди!
Что бывало — миновало
И снова не будет.
Позабыты мои слезы,
Не бьется, в обиде,
Сердце старое, черствеет,
И очи не видят…
Ни хатенки этой белой
Под синью небесной,
Ни долины приветливой,
Ни темного леса,
Ни девической улыбки,
Ни красы ребячьей
Я веселыми не вижу:
Все гибнет, все плачет.
Я и рад бы где укрыться,
Только где — не знаю.
Всюду горе, всюду стонут,
Бога проклинают.
Сердце вянет, каменеет,
И не носят ноги,
И устал я, одинокий,
На своей дороге.
Оттого кричу, как ворон,
На злую примету:
Солнце тучею покрылось,
И не видно свету.
Еле-еле к полуночи
Сердцем прозреваю,
Свою немощную песню
Людям посылаю.
За живой водой и мертвой
Ворон улетает,
Иногда, ее добывши,
Сердце окропляет.
И зажжется огонечек,
С темнотою споря,
И начну рассказ про счастье,
А сверну на горе.
Вот и нынче про слепого
Я рассказ кончаю,
А свести концы с концами
Как складней — не знаю.
Так как не было на свете
Этакого дива,
Чтоб жена с незрячим мужем
Прожила счастливо.
А вот — сталось это диво:
Год, другой на убыль,
Вот они в саду друг с дружкой,
Радостны и любы.
И старик — отец счастливый —
Перед светлым домом
Учит маленького внука
Вежливым поклонам.

Как снег, три пташечки летели
Через Субботово {153} и сели
На крест, который чуть стоит
На старой церкви. «Бог простит:
Мы — пташки-души, а не люди.
Отсюда нам виднее будет,
Как разрывать начнут подвал.
Хоть бы скорей уж начинали,
Тогда б и в рай нас повпускали, —
Ведь так господь Петру сказал:
«Тогда ты в рай их повпускаешь,
Когда начальство раскопает
И славный обкрадет подвал».

Как была я человеком,
То Присею звалась;
Здесь-то вот и родилась я,
Здесь и вырастала.
Здесь, бывало, на погосте
Я с детьми гуляю,
Да с Юрусем-гетманичем {154}
В жмурки я играю.
Гетманша, бывало, выйдет,
Позовет, бывало,
В дом — вон там, где клуня нынче,
И всего немало
Даст — инжиру да изюму
И на руках носит.
Если ж к гетману приедут
Из Чигрина гости,
Так вот и шлют вновь за мною.
Оденут, обуют,
На руки берет сам гетман,
Носит и целует.
Вот так-то я в Субботове
Росла-вырастала!
Как цветочек; и меня все
Любили, ласкали.
Не сказала я вовеки
Даже слова злого
Никому. Была красива,
Да и черноброва.
Все-то мною любовались,
Уж и сватать стали;
У меня ведь в это время
Полотенца ткались.
Вот-вот скоро б подавала,
Да вдруг наважденье!
Ранним-рано, в пост Филиппов {155} ,
Как раз в воскресенье,
Я шла за водою…
Уж давно криница
Обвалилась и высохла,
А я-то — все птица!..
Вижу: гетман и старшины.
Я воды набрала,
С полными прошла пред ними {156} ;
А того не знала,
Что все царю в Переяслав
Присягать летели!..
И уж как, сама не знаю,
Воду еле-еле
Донесла до хаты. Что ж я
Ведер не разбила!
Мать, отца, себя и брата,
Собак отравила
Этою водой проклятой!
Вот за что терзаюсь,
Вот за что меня, сестрички,
И в рай не пускают.

А меня, мои сестрички,
За то не пустили,
Что московскому царю я
Коня напоила —
Там, в Батурине; как ехал
В Москву из Полтавы {157} .
Я была еще подросток,
Как Батурин славный
Рать царева подпалила,
Чечеля убила, {158}
И малого и старого
В Сейме потопила.
Я валялась среди трупов,
И рядом со мною
Тут же, во дворце Мазепы,
Моя мать с сестрою
(Их зарезали обеих),
Обнявшись, лежали;
И насилу-то, насилу
Меня оторвали
От покойной, от родимой.
Уж как я просила
Московского капитана,
Чтоб меня убили!
Не убили, на забаву
Солдатам пустили!
И насилу я спряталась,
И меня забыли.
А в Батурине один лишь
Домик сохранился.
В этой хате уцелевшей
Царь остановился,
Едучи из-под Полтавы.
Я шла от криницы
По задворкам, и он меня
Поманил рукою,
Просит дать коню напиться.
А я — напоила!..
И не знала, что я тяжко,
Тяжко согрешила!
Я едва дошла до хаты,
Замертво упала.
А как только царь уехал,
Бабка, что осталась
После этого пожара,
Та, что приютила
Меня в хате непокрытой,
Меня же зарыла
И умерла на другой день
И в хате истлела,
Никого-то из народа
Там не уцелело.
Уж их хату раскидали,
И пожрало пламя
Бревна, балки и стропила!..
А я над ярами
И степями казацкими
И досель летаю!
А за что меня карают,
И сама не знаю!
Может быть, за то, что всем я
С радостью служила…
Что московскому царю я
Коня напоила!

Я же в Каневе, сестрицы,
На свет народилась.
Я была еще в пеленках,
И не говорила
Я еще, когда царица
В Канев проезжала {159} .
С матерью мы над Славутой {160}
Были, я кричала,
Плакала, сама не знаю, —
Есть ли мне хотелось,
Иль, быть может, у малютки
Что-нибудь болело?
Мать, чтобы меня забавить,
Реку озирала, —
Мне галеру золотую
Она показала,
Словно домик; на галере
Вельможи сидели,
Воеводы… и меж ними
Царица сидела.
Я взглянула, засмеялась, —
Дух перехватило!
Умерла и мать! В могиле
Одной схоронили.
Вот за что, мои сестрицы,
Я теперь терзаюсь!
Вот за что меня на тот свет
Досель не пускают.
Разве знала я, ребенок,
Что это царица —
Лютый ворог Украины,
Алчная волчица!..
Скажите, сестрицы?

«Вечереет. Полетим-ка,
Заночуем в Чуте {161} ,
Если будет что твориться,
Близко нам вернуться».
Беленькие встрепенулись,
В рощу полетели
И на ветке на дубовой
Ночевать присели.

Кар! Кар! Кар!
Крал Богдан товар,
Да в Киев собрался,
С ворами связался,
Продал, что накрал.

Я в Париже была
Да три злота с Радзивиллом
Да с Потоцким {162} пропила.

Через мост идет черт,
А коза по воде:
Быть беде! Быть беде!

Вот так кричали и летели
Вороны с трех сторон и сели
Средь леса на холме крутом,
На дереве сторожевом.
Как на мороз понадувались
И друг за другом наблюдали,
Как три сестры, что встарь цвели,
Но в девках век провековали,
Доколе мхом не поросли.

Вот так тебе, а так тебе!
Я в Сибирь летала,
Далеконько и немного
Желчи я украла
Там у декабриста. Гляньте —
Есть чем разговляться!
А в твоей земле царевой
Есть ли чем питаться?
Иль черт знает, как убого?