Антология - Серебряный век. Лирика

Дед крепостной… Служил усердно барам,
Был лесником, пыхтел в глуши лесной.
А я торгую песенным товаром,
А я у песен тоже крепостной.

Тулумбасы, бей, бей,
запороги, гей, гей!
Запороги-вороги –
головы не дороги.

Доломаны – быстрь, быстрь,
похолоним Истрь, Истрь!
Харалужье паново
переметим наново!

Чубовье раскрутим,
разовьем хоругвь путем,
а тугую сутемь
раньше света разметем!

То ли не утеха ли,
соловейко-солоду,
то ли не порада ли,
соловейко-солоду!
По грудям их ехали –
по живому золоту,
ехали не падали
по глухому золоту!

Соловее, вей, вей,
запороги, гей, гей!
Запороги-вороги –
головы не дороги.

Летаргией бульварного вальса
усыпленные лица подернув,
в электрическом небе качался
повернувшийся солнечный жернов;
покивали, грустя, манекены
головами на тайные стражи;
опрокинулись тучами стены,
звезды стали, стеная, в витражи;
над тоскующей каменной плотью,
простремглавив земное круженье,
магистралью на бесповоротье
облаками гремело забвенье;
под бичами крепчающей стужи
коченел бледный знак Фаренгейта,
и безумную песенку ту же
выводила полночная флейта.

Титлы черные твои
Разберу покорничьим,
Ай люли ай люли
Разберу покорничьим.

Духом сверком злоем взрой
Убери обрадову
Походи крутой игрой
По накату адову.

Опыланью пореки
Радости и почести
Мразовитые руки
След на милом отчестве.

Огремли глухой посул
Племени Баянова
Прослышаем нами гул
Струньенника пьяного.

Титлы черные твои
Киноварью теплятся,
Ай люли ай люли
Киноварью теплятся.

Я запретил бы «Продажу овса и сена»…
Ведь это пахнет убийством Отца и Сына?
А если сердце к тревогам улиц пребудет глухо,
руби мне, грохот, руби мне глупое, глухое ухо!
Буквы сигают, как блохи,
облепили беленькую страничку.
Ум, имеющий привычку,
притянуть сухие крохи.

Странноприимный дом для ветра
или гостиницы весны –
вот что должно рассыпать щедро
по рынкам выросшей страны.

Красные зори,
красный восход,
красные речи
у Красных ворот
и красный
на площади Красной
народ.

У нас пирогами
изба красна,
у нас над лугами
горит весна.

И красный кумач
на клиньях рубах,
и сходим с ума
о красных губах.

И в красном лесу
бродит красный зверь…
И в эту красу
прошумела смерть.
Нас толпами сбили,
согнали в ряды,
мы красные в небо
врубили следы.

За дулами дула,
за рядом ряд,
и полымем сдуло
царей и царят.

Не прежнею спесью
наш разум строг,
но новые песни
все с красных строк.

Гляди ж, дозирая,
веков Калита:
вся площадь до края
огнем налита!

Краснейте же, зори,
закат и восход,
краснейте же, души
у Красных ворот!
Красуйся над миром,
мой красный народ!

У кладби́ща направо пылил пустырь,
А за ним голубела река.
Ты сказал мне: «Ну что ж, иди в монастырь
Или замуж за дурака…»
Принцы только такое всегда говорят,
Но я эту запомнила речь, –
Пусть струится она сто веков подряд
Горностаевой мантией с плеч.

И как будто по ошибке
Я сказала: «Ты…»
Озарила тень улыбки
Милые черты.
От подобных оговорок
Всякий вспыхнет взор…
Я люблю тебя, как сорок
Ласковых сестер.

Слава тебе, безысходная боль!
Умер вчера сероглазый король.

Вечер осенний был душен и ал,
Муж мой, вернувшись, спокойно сказал:

«Знаешь, с охоты его принесли,
Тело у старого дуба нашли.

Жаль королеву. Такой молодой!..
За ночь одну она стала седой».

Трубку свою на камине нашел
И на работу ночную ушел.

Дочку мою я сейчас разбужу,
В серые глазки ее погляжу.

А за окном шелестят тополя:
«Нет на земле твоего короля…»

Сжала руки под темной вуалью…
«Отчего ты сегодня бледна?..»
– Оттого что я терпкой печалью
Напоила его допьяна.

Как забуду? Он вышел, шатаясь,
Искривился мучительно рот,
Я сбежала, перил не касаясь,
Я бежала за ним до ворот.
Задыхаясь, я крикнула: «Шутка
Все, что было. Уйдешь, я умру».
Улыбнулся спокойно и жутко
И сказал мне: «Не стой на ветру».

Как соломинкой, пьешь мою душу.
Знаю, вкус ее горек и хмелен,
Но я пытку мольбой не нарушу,
О, покой мой многонеделен.

Когда кончишь, скажи: не печально,
Что души моей нет на свете,
Я пойду дорогой недальней
Посмотреть, как играют дети.

На кустах зацветает крыжовник,
И везут кирпичи за оградой,
Кто ты! – брат мой или любовник,
Я не помню и помнить не надо.

Как светло здесь и как бесприютно,
Отдыхает усталое тело…
А прохожие думают смутно:
Верно, только вчера овдовела.

Я сошла с ума, о мальчик странный,
В среду, в три часа!
Уколола палец безымянный
Мне звенящая оса.
Я ее нечаянно прижала,
И казалось, умерла она,
Но конец отравленного жала
Был острей веретена.
О тебе ли я заплачу странном,
Улыбнется ль мне твое лицо?
Посмотри! На пальце безымянном
Так красиво гладкое кольцо.

Смуглый отрок бродил по аллеям
У озерных глухих берегов.
И столетие мы лелеем
Еле слышный шелест шагов.
Иглы елей густо и колко
Устилают низкие пни…
Здесь лежала его треуголка
И растрепанный том Парни.

Так беспомощно грудь холодела,
Но шаги мои были легки;
Я на правую руку надела
Перчатку с левой руки;

Показалось, что много ступеней,
А я знала – их только три!
Между кленов шепот осенний
Попросил: «Со мною умри: