Антология - Серебряный век. Лирика

Заболеть бы как следует, в жгучем бреду
Повстречаться со всеми опять,
В полном ветра и солнца приморском саду
По широким аллеям гулять.
Даже мертвые нынче согласны прийти,
И изгнанники в доме моем.
Ты ребенка за ручку ко мне приведи,
Так давно я скучаю о нем.
Буду с милыми есть голубой виноград,
Буду пить ледяное вино
И глядеть, как струится седой водопад
На кремнистое влажное дно.

И месяц, скучая в облачной мгле,
Бросил в горницу тусклый взор.
Там шесть приборов стоят на столе,
И один только пуст прибор.
Это муж мой, и я, и друзья мои
Встречаем новый год.
Отчего мои пальцы словно в крови
И вино, как отрава, жжет?
Хозяин, поднявши полный стакан,
Был важен и недвижим:
«Я пью за землю родных полян,
В которой мы все лежим!»
А друг, поглядевши в лицо мое
И вспомнив Бог весть о чем,
Воскликнул: «А я за песни ее,
В которых мы все живем!»

Но третий, не знавший ничего,
Когда он покинул свет,
Мыслям моим в ответ
Промолвил: «Мы выпить должны за того,
Кого еще с нами нет».

Он, сам себя сравнивший с конским глазом,
Косится, смотрит, видит, узнает,
И вот уже расплавленным алмазом
Сияют лужи, изнывает лед.

В лиловой мгле покоятся задворки,
Платформы, бревна, листья, облака.
Свист паровоза, хруст арбузной корки,
В душистой лайке робкая рука.

Звенит, гремит, скрежещет, бьет прибоем
И вдруг притихнет, – это значит, он
Пугливо пробирается по хвоям,
Чтоб не спугнуть пространства чуткий сон.

И это значит, он считает зерна
В пустых колосьях, это значит, он
К плите дарьяльской, проклятой и черной,
Опять пришел с каких-то похорон.
И снова жжет московская истома,
Звенит вдали смертельный бубенец…
Кто заблудился в двух шагах от дома,
Где снег по пояс и всему конец…
За то, что дым сравнил с Лаокооном,
Кладбищенский воспел чертополох,
За то, что мир наполнил новым звоном
В пространстве новом отраженных строф, –
Он награжден каким-то вечным детством,
Той щедростью и зоркостью светил,
И вся земля была его наследством,
А он ее со всеми разделил.

И город весь стоит оледенелый.
Как под стеклом деревья, стены, снег.
По хрусталям я прохожу несмело.
Узорных санок так неверен бег.
А над Петром воронежским – вороны,
Да тополя, и свод светло-зеленый,
Размытый, мутный, в солнечной пыли,
И Куликовской битвой веют склоны
Могучей, победительной земли.
И тополя, как сдвинутые чаши,
Над нами сразу зазвенят сильней,
Как будто пьют за ликованье наше
На брачном пире тысячи гостей.
А в комнате опального поэта
Дежурят страх и Муза в свой черед.
И ночь идет,
Которая не ведает рассвета.

У моей подруги на очах лучи,
На плечах узоры голубой парчи…

У моей подруги облака – наряд.
На груди высокой жемчуга горят…

Кто на свете счастлив? Счастлив, верно, я:
В темный сад выходит горница моя!..

Я играю в гусли, сад мой стерегу;
Ах, мой сад не в поле, сад мой не в лугу!

Счастлив я и в горе, глядя в тайный сад:
В нем зари-подруги янтари висят;

Ходят звезды-думы, грусть-туман плывет,
В том тумане сердце-соловей поет…

У оконницы моей
Свищет старый соловей.
На поляне у ворот
Собирается народ.
Говорят, что поутру
Завтра рано я умру –
Месяц выкует из звезд
Надо мной высокий крест.
Оттого-то вдоль полян
Плыл серебряный туман.
И звонили добела
На селе колокола.

В облаках заревой огонек,
Потухает туманный денек,
Повернула дорога во мглу…
По селу
Идет колдун в онучах,
В онучах – в серых тучах…
Борода у него – мелкий дождичек,
В бороде у него – дуга-радуга,
А в руке подожек-подорожничек! –
Собрался старина, видно, надолго…
На прощанье махнул колдунок
Над притихшим селом костылем –
Пошатнулся окольный тынок,
Быстрым зайцем шмыгнул ветерок,
Закричал, закачал ковылем:
– Идет колдун в онучах,
В онучах – в серых тучах?
Догорел в облаках огонек.
Умер в поле денек…

Сегодня у нас на деревне
Дерутся, ругаются, пьют –
Не слышно, как птицы царевне
В лесу деревенском поют.

А в роще Дубравна гуляет
И в лад им поет на ходу.
И тихо заря догорает
В далеком, небесном саду.

Не видит никто и не слышит,
Что шепчет в тумане ковыль,
Как лес головою колышет
И сказкой становится быль…

Сидят и грустят о старинке,
Угрюмо глядят старики,
Как по полю, словно ширинки,
Туманы постлались с реки…

И часто они отирают
Очей устаревших слюду,
И тихо заря догорает
В далеком, небесном саду…

И, может, что было недавно –
Давно только песни и сны,
И синие очи Дубравны
Слились с синевою весны.

Танцуй торжественней, пророк,
Воспой Кудесному эксцессы,
Воспламеняющим экспрессом
Экзальтированных сорок.
Проснется Мир на лире мира,
Венок оденет Ниобей, –
Друг, молодой луной вампира
Себя собою не убей.
Волнуй толпу, зови к волне,
Качай качель, качель экстазы, –
Сверкнут рубины и топазы,
Как привиденья в лунном льне.
Мечта звенит опушкой леса,
Околокольченным Венцом.
Душа испанской догарессы
В Тебе буянится ключом!

Я хочу быть душевно-больным,
Чадной грезой у жизни облечься,
Не сгорая гореть неземным,
Жить и плакать душою младенца
Навсегда, навсегда, навсегда.
Надоела стоустая ложь,
Утомили страдания душ, –
Я хочу быть душевно-больным!
Над землей, словно сволочный проч,
В суету улыбается Дьявол,
Давит в людях духовную мочь,
Но меня в смрадный ад не раздавит
Никогда, никогда, никогда.
Я стихийным эдемом гремуч,
Ослепляю людское злосчастье.
Я на небе, как молния, зряч,
На земле – в облаках – без поместья.
Для толпы навсегда, навсегда,
Я хочу быть душевно-больным!

Шмели сереброносные крылят, ворча бурунами,
Смеются броской солнечью
над людными трибунами.