Борис Чичибабин - Сияние снегов (сборник)

не по крови родных, а по духу, по вере, по сути,
по глубинному свету евангельских добрых надежд.
Упаси нас, Господь, от немудрых и взбалмошных судей,
от имперских лжецов и невежд.

Чтоб за нашу вину нас в аду не замучили черти,
в каждой русской душе, стон Армении, будь повторен…
Я солдатом служил в бедном городе Степанакерте
в приснопамятном сорок втором.

О, злые скрижали,
чей облик от крови румян!
Всегда обижали
и вновь обижают армян.

Звериные страсти
и пена вражды на губах.
Безглавые власти
на смерть обрекли Карабах.

Там дети без крова,
там села огнем спалены,
а доброго слова
ни с той, ни с другой стороны.

От зла содрогнулись
старинные храмы в горах.
Дрожа и сутулясь,
над жертвами плачет Аллах.

От пролитой крови
земля порыжела на треть.
Армянам не внове,
да как нам в глаза им смотреть?

С молитвой о чуде
чего мы все ждем, отстранясь?
Ужель мы не люди,
и это возможно при нас?

Там души живые,
там лютого ада круги…
Спаси их, Россия,
и благом искупишь грехи.

Лежит и видит сны
над морем в кукурузке
Абхазия, Апсны –
«страна души» по-русски.

Ее здесь отковал
кузнец под жар и сырость,
чтоб в ней десятка два
народов разместилось.

От зла отторжена,
в рай двери отперевши,
небрежно тишина
стоит на побережье,

чтоб мы с тобой могли
часами слушать вдоволь
пальмоголовых лир
многоязычный говор,

чтоб хмелем тем дыша,
любовью не скудела
счастливая душа
Фазиля Искандера.

В сверкающих садах
грузина ли, абхаза
обрадованным как
глазам не разбегаться?

То тучками ягнясь,
то в ясное уставясь, –
такой с тобою в нас
Абхазия осталась…

Вдруг там стрельба и кровь,
и ярость перед схваткой,
и рушащийся кров
над детскою кроваткой,

и, кто был брат и друг,
с тем больше нет житья вам, –
и в человеке вдруг
проснулся зверь и дьявол.

Певучих лет хрусталь
страданьем лиц наполнен.
Да это те края ль,
что мы с тобою помним?

Как душами мертветь
живым над тем, что любим?
Скажи, Фазиль, ответь,
зачем все это людям?

Какой у них мотив,
чтоб убивать друг друга?..
А я совсем один,
лишь дум на мне дерюга.

С пристрастием молвы
как разобраться в шуме?
Не видно из Москвы,
что деется в Сухуми.

Мы ж видеть не хотим,
как распято добро там,
что делает один
народ с другим народом.

Кем считан трупов ряд,
растерзанные груди?
И это все творят
не кто-нибудь, а люди.

Зачем же я живу
в безжизненное время,
по смертному жнитву
вздымая смерти бремя?

Покуда я несу
распятие с пейзажем,
никто за ложь-посул
не снят и не посажен.

Да что ни говори,
а целы остаются
бесовства главари,
болталы-властолюбцы.

Где ж слово мне найти,
в какой словарь вопхаться,
чтоб словом тем спасти
грузина и абхаза?

Меж трупов и калек
взываю, неопознан:
опомнись, человек!
Опомнимся, да поздно.

Один я, и ничем
не рознюсь я со всеми.
Скажи, Фазиль, зачем
нас распинает время?

Мне чужд азарт невежд и краснобаев,
цвета знамен сменивших на очах,
в чьих святцах были Ленин и Чапаев,
а стали вдруг Столыпин да Колчак.

Забыв, что сами родом из холопов,
рядятся скопом в бары да в князья,
по кудрям плачут, головы снеся,
царя сулят, империю прохлопав.

Во мне ж иной задаток повторен.
Я был хохлом, холопом, бунтарем.
Под цвелью царств – народа первозданность.

Тот крестный путь вменив себе в устав,
я красным был, и, быть не перестав,
каким я был, таким я и останусь.

Вновь барыш и вражда верховодят тревогами дня.
На безликости зорь каменеют черты воровские…
Отзовись, мой читатель в Украине или в России!
Отзовись мне, Россия, коль есть еще ты у меня!

Отзовись, кто-нибудь, если ты еще где-нибудь есть, –
и проложим свой путь из потемок бесстыжих на воздух.
Неужели же мрак так тягуче могуч и громоздок!
А и при смерти жду, что хоть кем-то услышится весть.

Что любимо – то вечно и светом стучится в окно,
счастьем щурится с неба – вот только никак не изловим.
И смеется душа не тому, что мир темен и злобен,
а тому, что апрель и любимое с вечным – одно.

Пушкин шепчет стихи… Скоро я свой костер разожгу,
и дыхание трав, птичьи тайны, вода из колодца
подтвердят, что не все покупается и продается
и не тщетно щедры Бог и Вечность на каждом шагу.

Сильней глаза раскрой,
не нужно звать провидца:
все чувствуют, что кровь
вот-вот должна пролиться.
Нас, может, то спасет
в борьбе живого с мертвым,
что с киевских высот
мы в поднебесье смотрим.
Не сгубит сей красы
ни патриот, ни деспот:
крещение Руси
происходило здесь вот.