Иван Евсеенко - Инфант (сборник)

Чистейший – только что из душа, с еще влажными волосами, аккуратно расчесанными назад к затылку, одетый во все новое и пахнущий одновременно дезодорантом и одеколоном, он горделиво прошел в кухню, наполнил граненый стакан ацидофилином, залпом осушил его и деловито, почти дикторским баритоном изрёк:

– Всё! Баста! Отныне будет другая жизнь – трезвая и светлая!

Лена – жена Василия, домывавшая в ту минуту посуду, в ответ тяжело вздохнула, снисходительным взглядом окинула неожиданно приосанившуюся фигуру мужа и смиренно продолжила свое нехитрое дело.

– Не веришь, что ли?! – с опаской, точно пробуя собственную твердость на зуб, спросил Василий, – вижу, что не веришь. Что ж, слова тут действительно ни к чему. Сама все увидишь и прочувствуешь! А Василий Васильевич готов к труду и обороне?

Василию Васильевичу три месяца назад исполнилось семь лет, что означало относительную причастность к общеобразовательному процессу. Еще в середине июня ему предусмотрительно был куплен вместительный рюкзак, пенал, дневник и прочие школьные принадлежности. Стоит ли говорить, что на фоне нескончаемого пьянства Василия-старшего, похожие по значимости внутрисемейные события давно не выглядели исключительными? Водка словно разбавляла их, делая в итоге рядовыми и серыми. Зато теперь, когда неожиданная трезвость, подкрепленная невиданной доселе твердостью намерения, тяжелыми ударами постучала в дверь Перепелкиных, первое сентября за считанные часы стало набирать обороты и превращаться в реальный праздник.

Вдумчиво и сердито Василий-старший рассматривал новенькие, еще пахнущие типографской краской учебники сына. Аккуратно, столовым ножом разрезал склеившиеся страницы; листал не заполненный дневник, мял двумя пальцами разноцветные новомодные ластики.

– М-да, – вздыхал он, – кабы в мое детство такие штамповали, может папка сегодня не каменщиком горбатился, а кем-нибудь поважнее, да мать?

Лена послушно, но все же как-то угрюмо кивала головой, видимо не шибко веря в намечающиеся трезвые перспективы их многосложной семейной жизни. Да и можно было понять ее – за восемь лет натерпевшуюся, уставшую, так рано запретившую себе радоваться. Ведь сколько раз Василий-старший «брался за ум», сколько обещал не пить или даже если и пить, то как все нормальные люди – по праздникам. В ход шло всё: принудительное изъятие заработной платы, добровольная отдача ее же; приурочивание начала очередной трезвой жизни к Новому году, Дням рождения и даже к пятилетию супружеской жизни. До сих пор на старой батарее, не крашенной аж со времен сдачи дома, «тайными знаками», понятными лишь членам семьи, чернели многочисленные зарубки, сделанные с помощью столового ножа самим Василием. По ним глава семьи определял, сколько дней остается до конца очередного запоя или же до начала трезвой жизни. (Количество дней, Василий-старший, разумеется, отмерял себе сам.) Но ничего не приносило ожидаемого результата. Водка в виде поллитровки, чекушки, а то и залетного «мерзавчика», появлялась словно из неоткуда в самый неподходящий момент, а чаще всего тогда, когда непоколебимость Василия-старшего достигала железобетонной твердости. Однажды, совсем уже отчаявшись, Лена, по совету подруг, отправилась за помощью к местной колдунье Элеоноре Эдуардовне, проживающей в соседнем доме. Та, за далеко немалую сумму, устрашающе закатывая глаза к верху, где-то с полчаса колдовала над фотографией запойного супруга. Поджигала и гасила церковные свечи, заставляла заплаканную Лену пить кофе, после чего зловеще разглядывала вылитую на блюдце кофейную гущу. Прошло около часа и Элеонора Эдуардовна с приторной улыбкой на перепудренном лице выдала, что недели через две муж обязательно угомонится, обретет стойкое отвращение к спиртному и в итоге семейная жизнь волшебным образом наладится. Но прошли эти самые две недели, потом месяцы, годы, а Василий-старший как пил, так и не думал оставлять своего убийственного занятия.

– Всё, – обращаясь то ли к Лене, то ли к самому себе, неожиданно захлопнул школьный учебник Василий-старший, – давай, собирайся и сына наряди, пойдем, прогуляемся по району, в хозяйственный заскочим. Есть намерение в коридоре новые обои поклеить. Надоел этот коричневый беспредел.

И они пошли, втроем, как ходили когда-то давно, казалось, в прошлой, теперь уже не существовавшей жизни. Да и впрямь, была ли она?

Восемь лет назад присмотрел, уставший от сверхсрочной службы старший прапорщик Перепелкин худенькую продавщицу из рыбного отдела магазина, с прилипшим еще в перестроечные годы прозвищем «Пьяный». Показалась тогда бравому прапорщику эта миниатюрная продавщица такой нежной, беззащитной, а главное, скромной, что при мыслях о ней начинало трепетать в груди у Василия сердце, как сам он частенько сравнивал: будто малёк в ладошке. Да так, что захотелось ему вскоре не только откормить понравившуюся девушку, но и взять замуж.

Присмотрелась и Лена к Василию. Глянулись ей военная выправка, твердый взгляд и способность давать незамедлительные ответы, на, казалось бы, неразрешимые вопросы. Было что-то в этой способности Василия, от нарисованного Леной еще в детстве образа настоящего мужчины.

– Сильный он и надежный! – гордо хвасталась она перед завистливыми подругами, когда те, на все лады пытались отговорить Лену принять предложение от сомнительного ухажера. (И с чего им так казалось?) – Своих-то дохляков бедолажных сами на руках носите, а у меня всё как надо!

Да и, в общем-то, таков он и был на самом деле, старший прапорщик Перепелкин – человек на тот ответственный момент решительный и бескомпромиссный.

Лена, воспитанная без отца и имевшая в паспорте вместо отчества, «матчество» – Александровна, не знавшая с малолетства сильного мужского плеча и защиты, частенько вспоминала, как ее будущий муж лихо поставил на место, так часто домогавшегося до нее в то время кладовщика Семёна.

А было это так. Подкараулив злодея в разделочной, нанес Василий несколько превентивных ударов по распухшему от длительного возлияния лицу похотливого кладовщика. А затем, для пущей убедительности, подвесил негодника за ворот пиджака на мясной крюк. Провисел на том крюке Семён в гордом одиночестве до самого утра, пока уборщица и подоспевшие к открытию продавцы, не сняли его – измученного, голодного, осознавшего свое недостойное поведение. После этого инцидента, даже участковый приходил пару раз домой к Перепелкиным, настоятельно рекомендуя Василию в следующий раз разрешать возникающие споры и недоразумения законными методами…

«Куда всё это делось?» – частенько задавала себе вопрос Лена. Но ответа не находила. Потому как, скорее всего, одному Богу было известно, куда, ну, или же магазину со странным названием.