Дмитрий Кедрин - Избранные произведения

Вылез.
«Ну, — кричит, — и баня!
Фу!
Поддал ты пару мне!
Марш теперь,
Вельможный пане,
На расправу к Сатане!»

«Не спеши!
Помедли малость! —
Черту шляхтич говорит. —
Дельце тут еще осталось.
Сладишь с ним —
Мой козырь бит!

Слышишь —
Визг несется с луга?
Дело клонится к тому,
Что сейчас моя супруга
К нам пожалует в корчму.

Я с большой охотой,
Право,
Спрячусь в ад
На два-три дня,
Коль возьмешься ты,
Лукавый,
Заменить при ней меня.

Будь ей,
Бесе,
Вместо няни,
Угождай,
Войди в фавор,
А прогневается пани,—
Расторгаем договор!»

Черт на пани только глянул,
Грозный голос услыхал, —
К двери в ужасе отпрянул,
По корчме метаться стал.

«Что ж ты мечешься без толку?
К делу, бес!
Без дураков!»

Черт согнулся,
Юркнул в щелку,
Запищал
И был таков!

В комьях грязи дорожной
Пан Сапега вельможный
Воротился в свой краковский замок.
Пан не будит прислуги,
Прямо в спальню супруги
Он идет между дремлющих мамок.

Тихо в спальном покое…
Только вдруг — что такое?
У алькова — кровавая лужа.
Ручкой, словно из снега,
Злая пани Сапега
Заколола уснувшего мужа.

Тело спрятать ей надо:
До поляны средь сада
Дотащила тяжелого пана
И, с неженскою силой
Закопавши в могилу,
Посадила на ней два тюльпана.

Месяц плавал в тумане,
Руки вымыла пани
И спалила кровавое платье…
Утром плеткою кто-то
Постучался в ворота:
В гости едут к ней мужние братья.

«Ну, золовка, здорово!
Как! Неужто ни слова
Нет с Украйны от нашего братца?»
— «Нет полгода ни слова!
Я уж плакать готова!
Матка-боска! Убит, может статься?

Жестоки киевляне,
И на русской поляне,
Знать, гниют его белые кости!..
Скиньте шлемы тугие,
Деверья дорогие,
Отдыхайте, любезные гости!»

Дни за днями минуют,
Гости в замке пируют
С молодою хозяйкою вместе.
Смерть хранит свои тайны:
Муж не шлет ей с Украйны
С гайдуком ни поклона, ни вести.

«Пана Жигмонта в драке,
Видно, сшибли казаки! —
Говорят ей влюбленные братья. —
Не сидеть же во вдовах?
Одному из нас слово
Дай, раскрой для счастливца объятья!»

«Вот ведь, право, задача! —
Пани молвит им, плача, —
Бог свидетель, вы оба мне любы!
Оба в ратной науке
Закалили вы руки,
У обоих медовые губы.

Сговоримся заране:
Я в саду на поляне
Посадила тюльпаны весною.
Слов я даром не трачу:
Чей из двух наудачу
Я возьму, тому буду женою!»

Хочет пани, не глянув,
Взять один из тюльпанов,
Но цветы друг на друга похожи…
Быть меж братьями сваре:
«Мой!» — сказал тот, что старе.
«Мой!» — ответствовал тот, что моложе.

«Всё делили мы дружно:
И коней, и оружье,
А любовью поделимся вряд ли!»
Тут соперники разом
Шапки скинули наземь
И схватились за длинные сабли.

Стены замка трясутся!..
Насмерть рыцари бьются!..
Вдруг покойник выходит из гроба:
«Те тюльпаны, панове,
Напились моей крови!
Спрячьте сабли: мои они оба!..»

Братья видят в испуге
Призрак в ржавой кольчуге,
В польском выцветшем красном жупане.
Он мешает их бою
И в могилу с собою
Увлекает безгласную пани.

Это всё миновало!
Уж и замка не стало:
Лишь руины стоят средь поляны
Да цветут, что ни лето,
Словно в память об этом,
На зеленой поляне тюльпаны.

Вечером осенним солнце заходило
Над равниной моря иссиня-зеленой…
Он остановился над своей могилой, —
Статный далматинец, на смерть осужденный.

Юный, как росинка, как Парис красивый,
Голову поднял он гордо, словно сокол.
Щеки розовели. Ветром относило
Кудри золотые на челе высоком.

И покуда взглядом пристальным и ясным
Он глядел на море, — вкруг толпа немая
Плакала украдкой… Престарелый пастор
Подошел к герою, крест приподнимая:

«Отрекись, о сын мой, от детей бунтарских!
Знай: пустым мечтаньям верят только дети!
Поцелуй смиренно край одежды царской
И получишь милость!..» Витязь не ответил.

«Не грызет ли, сын мой, грудь твою обида —
Умирать так рано? Хорошо на свете!
Всех, кто был с тобою, поскорее выдай
И получишь милость!..» Витязь не ответил.

Он простился молча с матерью седою,
Плачущей скупыми горькими слезами,
И пошел к могиле… Палачи герою
Черною повязкой очи завязали.

Лейтенант обрюзгший крикнул: «Пли в, крамолу!» —
И кривую саблю взял наизготовку.
Смуглые мадьяры в сапогах тяжелых
В сердце далматинца навели винтовки.

Жуткое молчанье. Вся толпа, застынув,
В страхе ожидает близкую развязку
В это время руку поднял далматинец
И сорвал бесстрашно черную повязку.

Солнце закатилось. Небо в первых звездах
Глубоко, и чисто, и прозрачно было.
Роз благоуханьем был пропитан воздух.
Осень паутинки в воздухе носила.

Он взглянул на море, и в последнем взгляде
Бушевала юность и любовь без края…
Далматинец крикнул: «Палачи! Стреляйте!
Да живет вовеки Сербия родная!»

Насиделась ли ты на теплом пепелище отчего дома?
Сына Иова колыбельку ты нашла ли среди разгрома?
Отыскала ли ты на ощупь, ничего не видя сквозь слезы,
Образок Георгия древний? Вышиванье дочери Розы?..
Горький чад затмевает солнце, очи дым выжигает едкий,
И сидишь ты среди развалин, надломившаяся, как ветка,
Безутешная мать-славянка!

Находились ли твои ноги по полям и лесам угрюмым,
Где напрасно весь день искала ты свою коровенку Руму?
Видно, недруг угнал буренку или волк зарезал проклятый.
Кто ж теперь кормилицей будет старой бабушке и ребятам?
Не печалься! От вражьей пули глазки деток твоих погасли.
Для кого же сбивать сметану? Что за прок в молоке и масле,
Безутешная мать-славянка?

Накричалась ли ты, вдовица, над печальной участью друга?
Он, врагам предателем выдан, был, как пес, избит и поруган,
Был измучен и крепко связан и в сырую кинут темницу…
Его сердце билось для славы, как для воздуха сердце птицы!
Но придя к тебе полумертвым, погруженным в горькие думы,
Окровавленный и бессильный, он у ног твоих лег и умер,
Безутешная мать-славянка!