Дмитрий Кедрин - Избранные произведения

Наутро господа и гости в Соплицове,
Размолвкой смущены, молчат да хмурят брови.
Дочь Войского велит прислуге задремавшей
Подать колоды карт мужчинам для марьяша,
А дам зовет гадать… Никто не веселится!
Лишь вьется трубок дым да шевелятся спицы.
Тут мухи мрут с тоски!
Пан Войский, встав не в духе,
Отправился в подвал, где ссорятся стряпухи,
Где слышатся шлепки и вопли экономки,
Откуда поварят галдеж несется громкий.
Там наконец его развеселило пламя
И вид бараньих туш в печи над вертелами.

Судья скрипел пером, стараясь вызов грозный
Составить побыстрей, а терпеливый возный
Ждал под окном. И вот, свой труд замысловатый
Прочел ему судья: он требовал расплаты
От графа за вранье, позорное для чести
Шляхетской, он писал, что справедливой мести
Герваций заслужил за дерзкие удары,
Вчинял обоим иск, просил суда и кары.
Бумагу пан судья отправил в город мигом,
Дабы ее внесли в реестровую книгу.
А возному сказал, что в путь сбираться надо,
Чтоб вызов получил обидчик до заката.
С торжественным лицом, приличным этой вести,
Тот, взяв его, едва не заплясал на месте:
Он молодел душой в судебных передрягах!
Ведь в юности своей на этаких бумагах
Он наживал порой изрядные деньжата:
Не только синяки ему бывали платой!

Доволен от души работой столь отрадной,
Он форменный костюм спешит надеть нарядный.
Конечно, не контуш и не жупан надел он:
Он только на больших судах пускал их в дело.
А нынче, облачась в широкие рейтузы,
Он куртку натянул поверх рабочей блузы,
Для быстроты в ходьбе поднял повыше полы,
Надвинул до бровей на лоб треух тяжелый,
Наушники спустил, как в зимнее ненастье,
Взял палку и пешком, перекрестясь на счастье,
Пошел в опасный путь: ведь возный, как лазутчик,
Скрываться от врага был вынужден получше.

В пути он вел себя под стать лисе-плутовке:
Мясцо ей по нутру, но и стрелков уловки
Страшат ее. Она, ловя ноздрями ветер,
Обнюхивает всё, что на пути ни встретит,
Стараясь угадать: свежа находка, или
Охотники ее заране отравили?..
Сойдя с дороги, он побрел вдоль сенокоса,
К усадьбе подошел, но вдаль глядел, на просо,
И палкой так махал, чтоб всяк, бродягу встретив,
Решил, что коз своих в потраве он заметил.
Согнувшись, он ползком нырнул в густые травы
(Точь-в-точь коростеля так гонит пес легавый!)
К усадебной стене подполз и, мигом прянув
Через нее, исчез в раздолье конопляном.

Не раз в конопле той, согретой солнцем теплым,
И зверь, и человек спасал себя. В коноплю
Стремглав бежал косой, настигнутый в капусте;
Сигнет он в глушь ее, и пес его упустит,—
Она стеной стоит, залезешь — колет лапы,
Сбивает со следов ее тяжелый запах!
Дворовый, провинясь перед сердитым паном,
Спасался от плетей на поле конопляном,
Туда же рекрута бежали от набора,—
Властям их отыскать удастся там нескоро.
А в дни заездов, в дни междоусобной брани
И шляхтичи занять старались конопляник:
Удобно из него вести осаду было, —
Вплетаясь в дикий хмель, он прикрывал их с тыла.

Протазий был не трус, но запах стеблей вялых
Привел ему на ум ряд случаев бывалых,
Смутивших дух его, — свидетелем которых
Встарь конопляник был: горячий, словно порох,
Пан Дзиндолет из Тельш, нацелясь пистолетом,
Загнал его под стол, когда для Дзиндолета
Привез он вызов в суд, и там держал, желая,
Чтоб этот вызов он из-под стола пролаял.
Не помогли тогда ни жалобы, ни вопли,
Ни слезы старику, да помогла конопля.
Другим его врагом был дерзкий Володкевич,
Что сеймики громил и суд порочил в гневе.
Посланье прочитав, он хлопов кликнул снизу
И возному велел съесть принесенный вызов.
Тот сделал вид, что ест, но, малый расторопный,
Бочком пробрался в дверь и во весь дух — в коноплю!

Хоть вымер на Литве обычай тот столетний —
На вызов отвечать кинжалом или плетью,
(И лишь изредка теперь встречали возных бранью)
Протазий полагал, что всё идет, как ране:
Он не служил давно, хоть и просил об этом, —
Быть возным старику — работа не по летам.
Судья его гонцом Фемиды быстрокрылой
И нынче б не послал, да дело спешным было!

Протазий, чуть дыша, развел рукой кустарник
И выглянул: в дому, в конюшнях и на псарнях
Не видно ни души. Дивясь такому чуду,
Поближе он подполз. Вновь смотрит. Тихо всюду!
Тут, малость осмелев, решает возный: «Ну-ка
К окошку подберусь!» Во всем дому — ни звука.
Тогда Протазий наш толкает дверь с размаха
И в графский коридор ступает не без страха.
Безлюдье, как в пустом завороженном замке!
Опасливо держа ладонь на медной клямке,
Протазий громко стал читать судейский вызов.
Вдруг слышатся шаги… Уже, свой сан унизив,
Старик хотел бежать, но в кухню входит Робак.
Знакомые сошлись и удивились оба.

Заметно, что в поход спешил вельможный шляхтич:
Он дворню взял с собой, а дверь оставил настежь.
Видать, вооружал он гайдуков: на полках
Валялись штуцера, патроны и двустволки,
Слесарный инструмент, каким оружье чинят,
Был вынут из мешка и наспех в угол кинут,
Стояли шомпола и порох в банках… Что-то
Не видно, чтобы граф сбирался на охоту!
Коль зайцев он травить уехал, — разве нужно
Для этого ему холодное оружье?
А между тем лежит — тут сабля без эфеса,
Там сабля без ножон… Похоже, граф-повеса
Их слугам раздавал, готовясь к битве жаркой…
Знакомые нашли двух баб в саду фольварка,
Пугнули их, и те сказали поневоле,
Что в Добжин ускакать с дружиной граф изволил.

Отвагой шляхтичей и красотой шляхтянок
Прославлено в Литве местечко Добжин. Канул
В былое год, когда Ян Третий, духом твердый,
Под метлы собирал отряды шляхты гордой.
Из Добжина тогда привел к нему хорунжий
Шестьсот панов с людьми, конями и оружьем.
То был счастливый век! А нынче обеднело
Шляхетство и порой вздыхает: «То ли дело
Бывало в старину? На сеймах, на охотах
Мы ели легкий хлеб! А нынче знай работай,
Как подневольный хлоп!..» Едва лишь не в сермягах
Гуляют те, что встарь в жупанах и при шпагах
Блистали на балах. На благородных паннах,
В отличье от рубах мужицких домотканых,
Пестреют платьица из ситчиков фабричных,
Но скот пасти они считают неприличным
В лаптях. В свином хлеву, как на паркетах гладких,
Гуляют в башмачках и шерсть прядут в перчатках.

Мужчины там стройны, крепки, широкоплечи.
От прочих на Литве — по чистой польской речи
Легко их отличить. Влиянье ляшской крови
Сказалось в добжинцах. Их волосы и брови,
Как смоль, черны. Лицом они пригожи сами —
Высоколобые, с орлиными носами.
Кто ни увидит их, всем ясно, что из Польши
Они ведут свой род. Хоть пролетело больше
Четырехсот годов с тех пор, как стаей птичьей
Осели здесь они, — мазурский свой обычай
Всё добжинцы блюдут. Крестя ребят — святого
Всегда берут они из края, им родного.
Пример найти легко: так, ежели папашу
Варфоломеем звать, то сына Матиашем
Окрестят, и когда отца зовут Матеем, —
Наследника наречь должны Варфоломеем.
Привычно нежит слух им звук имен старинных:
Все женщины подряд там Кахны иль Марины,
Чтоб одного с другим не спутать с непривычки, —
У женщин и мужчин есть прозвища и клички.
Те прозвища дают и трусу, и герою,
Одно не подойдет — придумают второе:
Вас этак, скажем, ксендз назвал, крестя в купели,
А в Добжине найти вам прозвище сумели
Похлеще!.. Из него в дома панов окрестных
Страсть клички раздавать проникла повсеместно,
Но, раздавая их, толпа не замечала,
Что в Добжине они берут свое начало
И там они нужны. Везде ж, где их давали
Из моды подражать, — они умны едва ли!