Генрик Ибсен - Драмы. Стихотворения

Пастор Мандерс.Ну, положим. Так что же?

Фру Алвинг.А вот сейчас я расскажу вам всю правду, Мандерс. Я поклялась себе, что вы когда-нибудь да узнаете ее. Вы один!

Пастор Мандерс.В чем же заключается эта правда?

Фру Алвинг.В том, что муж мой умер таким же беспутным, каким он прожил всю свою жизнь.

Пастор Мандерс (хватаясь за спинку стула). Что вы говорите!..

Фру Алвинг.Умер на девятнадцатом году супружеской жизни таким же распутным или, по крайней мере, таким же рабом своих страстей, каким был и до того, как вы нас повенчали.

Пастор Мандерс.Так заблуждения юности, некоторые уклонения с пути… кутежи, если хотите, вы называете распутством!

Фру Алвинг.Так выражался наш домашний врач.

Пастор Мандерс.Я просто не понимаю вас.

Фру Алвинг.И не нужно.

Пастор Мандерс.У меня прямо голова кругом идет… Вся ваша супружеская жизнь, эта долголетняя совместная жизнь с вашим мужем была, значит, не что иное, как пропасть, замаскированная пропасть.

Фру Алвинг.Именно. Теперь вы знаете это.

Пастор Мандерс.С этим… с этим я не скоро освоюсь. Я не в силах постичь… Да как же это было возможно?.. Как могло это оставаться скрытым от людей?

Фру Алвинг.Я вела ради этого неустанную борьбу изо дня в день. Когда у нас родился Освальд, Алвинг как будто остепенился немного. Но не надолго. И мне пришлось бороться еще отчаяннее, бороться не на жизнь, а на смерть, чтобы никто никогда не узнал, что за человек отец моего ребенка. К тому же вы ведь знаете, какой он был с виду привлекательный человек, как всем нравился. Кому бы в голову пришло поверить чему-нибудь дурному о нем? Он был из тех людей, которые, что ни сделай, не упадут в глазах окружающих. Но вот, Мандерс, надо вам узнать и остальное… Потом дошло и до самой последней гадости.

Пастор Мандерс.Еще хуже того, что было?

Фру Алвинг.Я сначала смотрела сквозь пальцы, хотя и знала прекрасно, что творилось тайком от меня вне дома. Когда же этот позор вторгнулся в эти стены…

Пастор Мандерс.Что вы говорите! Сюда?

Фру Алвинг.Да, сюда, в наш собственный дом. Вон там (указывая пальцем на первую дверь направо), в столовой, я впервые узнала об этом. Я прошла туда за чем-то, а дверь оставила непритворенной. Вдруг слышу, наша горничная входит на веранду из сада полить цветы…

Пастор Мандерс.Ну, ну?..

Фру Алвинг.Немного погодя слышу, и Алвинг вошел, что-то тихонько сказал ей, и вдруг… (С нервным смехом.) О, эти слова и до сих пор отдаются у меня в ушах — так раздирающе и вместе с тем так нелепо!.. Я услыхала, как горничная моя шепнула: «Пустите меня, господин камергер, пустите же!»

Пастор Мандерс.Какое непозволительное легкомыслие! Но все же не более, чем легкомыслие, фру Алвинг. Поверьте!

Фру Алвинг.Я скоро узнала, чему надо было верить. Камергер добился-таки от девушки своего… И эта связь имела последствия, пастор Мандерс.

Пастор Мандерс (как пораженный громом). И все это здесь, в доме! В этом доме!

Фру Алвинг.Я много вынесла в этом доме. Чтобы удерживать его дома по вечерам… и по ночам, мне приходилось составлять ему компанию, участвовать в тайных попойках у него наверху… Сидеть с ним вдвоем, чокаться, пить, выслушивать его непристойную, бессвязную болтовню, потом чуть не драться с ним, чтобы стащить его в постель…

Пастор Мандерс (потрясенный). И вы могли сносить все это!

Фру Алвинг.Я сносила все это ради моего мальчика. Но когда прибавилось это последнее издевательство, когда моя собственная горничная… тогда я поклялась себе: пора этому положить конец! И я взяла власть в свои руки, стала полной госпожой в доме — и над ним и надо всеми… Теперь у меня было в руках оружие против него, он не смел и пикнуть. И вот тогда-то я и отослала Освальда. Ему шел седьмой год, он начал замечать, задавать вопросы, как все дети. Я не могла этого вынести, Мандерс. Мне казалось, что ребенок вдыхает в этом доме заразу с каждым глотком воздуха. Вот почему я и отослала его. И теперь вы понимаете также, почему он ни разу не переступал порога родительского дома, пока отец его был жив. Никто не знает, чего мне это стоило.

Пастор Мандерс.Поистине, вы много претерпели!

Фру Алвинг.Я бы и не вынесла, не будь у меня моей работы. Да, смею сказать, я трудилась. Все это расширение земельной площади, улучшения, усовершенствования, полезные нововведения, за которые так расхваливали Алвинга, — думаете, у него хватало энергии на это? У него , который день-деньской валялся на диване и читал старый адрес-календарь! Нет, теперь я скажу вам все. На все эти дела подбивала его я, когда у него выдавались более светлые минуты, и я же вывозила все на своих плечах, когда он опять запивал горькую или совсем распускался — ныл и хныкал.

Пастор Мандерс.И такому-то человеку вы воздвигаете памятник!

Фру Алвинг.Во мне говорит нечистая совесть.

Пастор Мандерс.Нечистая… То есть как это?

Фру Алвинг.Мне всегда чудилось, что истина не может все-таки не выйти наружу. И вот приют должен заглушить все толки и рассеять все сомнения.

Пастор Мандерс.Вы, конечно, не ошиблись в своем расчете.

Фру Алвинг.Была у меня и еще одна причина. Я не хотела, чтобы Освальд, мой сын, унаследовал что-либо от отца.

Пастор Мандерс.Так это вы на деньги Алвинга?

Фру Алвинг.Да. Я ежегодно откладывала на приют известную часть доходов, пока не составилась, — я точно высчитала это, — сумма, равная тому состоянию, которое сделало в свое время лейтенанта Алвинга завидной партией.

Пастор Мандерс.Я вас понимаю.

Фру Алвинг.Сумма, за которую он купил меня… Я не хочу, чтобы к Освальду перешли эти деньги. Мой сын должен получить все свое состояние от меня.

Освальд Алвинг входит из дверей направо, уже без шляпы и пальто. Фру Алвинг идет ему навстречу.

Уже назад, милый мой мальчик!

Освальд.Да. Как тут гулять, когда дождь льет без перерыва? Но я слышу — мы сейчас сядем за стол? Это чудесно!

Регина (входит из столовой с пакетом в руках). Вам пакет, сударыня. (Подает ей.)

Фру Алвинг (бросая взгляд на пастора). Вероятно, кантаты для завтрашнего торжества.

Пастор Мандерс.Гм…

Регина.И стол накрыт.

Фру Алвинг.Хорошо. Сейчас придем. Я хочу только… (Вскрывает пакет.)

Регина (Освальду). Красного или белого портвейна прикажете подать, господин Алвинг?