Александр Вертинский - Собрание стихотворений

Чтобы тихо года шелестели,

Чтобы детства забыть не могли!

Правда, я постарею немного,

Но душой буду юн как они!

И просить буду доброго Бога,

Чтоб продлил мои грешные дни!

Вырастут доченьки, доченьки мои…

Будут у них ноченьки, будут соловьи!

А закроют доченьки оченьки мои —

Мне споют на кладбище те же соловьи.

1945

Вот зима. На деревьях цветут снеговые улыбки.

Я не верю, что в эту страну забредет Рождество.

По утрам мой комичный маэстро так печально играет на скрипке

И в снегах голубых за окном мне поет Божество!

Мне когда-то хотелось иметь золотого ребенка,

А теперь я мечтаю уйти в монастырь, постареть

И молиться у старых притворов печально и тонко

Или, может, совсем не молиться, а эти же песенки петь!

Все бывает не так, как мечтаешь под лунные звуки.

Всем понятно, что я никуда не уйду, что сейчас у меня

Есть обиды, долги, есть собака, любовница, муки

И что все это — так… пустяки… просто дым без огня!

1916

В вечерних ресторанах,

В парижских балаганах,

В дешевом электрическом раю,

Всю ночь ломаю руки

От ярости и муки

И людям что-то жалобно пою.

Звенят, гудят джаз-банды,

И злые обезьяны

Мне скалят искалеченные рты.

А я, кривой и пьяный,

Зову их в океаны

И сыплю им в шампанское цветы.

А когда наступит утро, я бреду бульваром сонным,

Где в испуге даже дети убегают от меня.

Я усталый, старый клоун, я машу мечом картонным,

И лучах моей короны умирает светоч дня.

Звенят, гудят джаз-банды,

Танцуют обезьяны

И бешено встречают Рождество.

А я, кривой и пьяный,

Заснул у фортепьяно

Под этот дикий гул и торжество.

На башне бьют куранты,

Уходят музыканты,

И елка догорела до конца.

Лакеи тушат свечи,

Давно замолкли речи,

И я уж не могу поднять лица.

И тогда с потухшей елки тихо спрыгнул желтый Ангел

И сказал: «Маэстро бедный, Вы устали, Вы больны.

Говорят, что Вы в притонах по ночам поете танго.

Даже в нашем добром небе были все удивлены».

И, закрыв лицо руками, я внимал жестокой речи,

Утирая фраком слезы, слезы боли и стыда.

А высоко в синем небе догорали божьи свечи

И печальный желтый Ангел тихо таял без следа.

1934

Париж

в день девятилетия нашей свадьбы

Девять лет. Девять птиц-лебедей,

Навсегда улетевших куда-то…

Точно девять больших кораблей.

Исчезающих в дымке заката.

Что ж, поздравлю себя с сединой,

А тебя — с молодыми годами,

С той дорогой, большой и прямой,

Что лежит, как ковер голубой,

Пред тобой. Под твоими ногами.

Я — хозяин и муж и отец.

У меня обязательств немало.

Но сознаюсь тебе наконец:

Если б все начиналось сначала,

Я б опять с тобой стал под венец!

Чтобы ты в белом платье была,

Чтобы церковь огнями сияла,

Чтобы снова душа замерла

И испуганной птицей дрожала,

Улетая с тобой- в купола!

Уплывают и тают года…

Я уже разлюбил навсегда

То, чем так увлекался когда-то.

Пережил и Любовь, и Весну,

И меня уже клонит ко сну,

Понимаешь? Как солнце к закату!

Но не время еще умирать.

Надо Родине честно отдать

Все, что ей задолжал я за годы,

И на свадьбе детей погулять,

И внучат — писенят — покачать.

И еще послужить для народа.

1951

Вы стояли в театре, в углу, за кулисами,

А за Вами, словами звеня,

Парикмахер, суфлер и актеры с актрисами

Потихоньку ругали меня.

Кто-то злобно шипел: «Молодой, да удаленький.

Вот кто за нос умеет водить».

И тогда Вы сказали: «Послушайте, маленький,

Можно мне Вас тихонько любить?»

Вот окончен концерт… Помню степь белоснежную..

На вокзале Ваш мягкий поклон.

В этот вечер Вы были особенно нежною,

Как лампадка у старых икон…

А потом — города, степь, дороги, проталинки…

Я забыл то, чего не хотел бы забыть.

И осталась лишь фраза: «Послушайте, маленький,

Можно мне Вас тихонько любить?»

1916

Крым

Я опять посылаю письмо и тихонько целую страницы

И, открыв Ваши злые духи, я вдыхаю их сладостный хмель.

И тогда мне так ясно видны эти черные тонкие птицы,

Что летят из флакона — на юг, из флакона «Nuit de Noёl».

Скоро будет весна. И Венеции юные скрипки

Распоют Вашу грусть, растанцуют тоску и печаль,

И тогда станут легче грехи и светлей голубые ошибки.

Не жалейте весной поцелуев, когда зацветает миндаль.

Обо мне не грустите, мой друг. Я озябшая хмурая птица.

Мой хозяин — жестокий шарманщик — меня заставляет плясать.

Вынимая билетики счастья, я смотрю в несчастливые лица,

И под вечные стоны шарманки мне мучительно хочется спать.

Скоро будет весна. Солнце высушит мерзкую слякоть,

И в полях расцветут первоцветы, фиалки и сны…

Только нам до весны не допеть, только нам до весны не доплакать:

Мы с шарманкой измокли, устали и уже безнадежно больны.

Я опять посылаю письмо и тихонько целую страницы.

Не сердитесь за грустный конец и за слов моих горестных хмель.

Это все Ваши злые духи. Это черные мысли как птицы,

Что летят из флакона — на юг, из флакона «Nuit de Noёl».

1925

И в хаосе этого страшного мира,

Под бешеный вихрь огня

Проносится огромный, истрепанный том Шекспира

И только маленький томик — меня…

Скоро день начнется,

И конец ночам,

И душа вернется

К милым берегам

Птицей, что устала

Петь в чужом краю

И, вернувшись, вдруг узнала

Родину свою.

Много спел я песен,

Сказок и баллад,

Только не был весел

Их печальный лад.

Но не будет в мире

Песни той звончей,

Что спою теперь я милой

Родине своей.

А настанет время

И прикажет Мать

Всунуть ногу в стремя

Иль винтовку взять,

Я не затоскую,

Слезы не пролью,

Я совсем, совсем иную

Песню запою.

И моя винтовка

Или пулемет,

Верьте, так же ловко

Песню ту споет.

Перед этой песней

Враг не устоит.

Всем уже давно известно,

Как она звучит.

И за все ошибки

Расплачусь я с ней,-

Жизнь свою отдав с улыбкой

Родине своей.

1943

Насмешница моя, лукавый рыжий мальчик,

Мой нежный враг, мой беспощадный друг,

Я так влюблен в Ваш узкий длинный пальчик,

И лунное кольцо, и кисти бледных рук,

И глаз пленительных лукавые расстрелы,

И рта порочного изысканный размер,

И прямо в сердце мне направленные стрелы,

Мой падший Ангел из «Фоли Бержер».

А сколько хитрости, упрямства и искусства,

Чтоб только как-нибудь подальше от меня