Виссарион Саянов - Стихотворения и поэмы

По тайге, гольцов шатая недра,
Непокорней лиственниц и кедра,
Ходят зимы в быстром беге нарт.
Мне пошел тогда особый фарт —

Я нашел в забое самородок.
Разве жалко хлебного вина?
Весь в дыму и в спирте околоток,
Вся Олёкма в синий дым пьяна.

Самородок отдал я в контору.
Получил за то кредиток гору.
Деньги роздал братьям и друзьям.
Сшили мне отменнейший азям.
Шаровары сшили по старинке,
Блузу на широкой пелеринке.

Заболел потом я страшной болью:
Год лежал в бараке, чуть дыша,
Будто десны мне разъело солью,
От цинги спасала черемша.

Как прошла тайгою забастовка,
Я со всеми шел, а пуля ловко
В грудь навылет ранила меня.
Сто четыре пролежал я дня.

Пять годов прошло, как день. Как парус
Раздувают ветры средь морей,
Сердце мне тогда раздула ярость,
Дух недоли призрачной моей.

Хорошо потом я партизанил,
С боя брал я каждый шаг и дол,
Этот край под выстрелы я занял,
На Олёкму торную пришел.

Ты опять мне поднялась навстречу,
Как тугая вешняя гроза,
Пегий бык бежит в людскую сечу,
По реке проходят карбаза.

Ради старой ярости в забое
Я стою. Совсем не голубое,
Всё в дыму, как перегар пивной,
Небо распласталось надо мной.

Жизнь моя простая мимолетно
Не легла отвалом в стороне,
Ты меня прославила, Олёкма,
Сколько песен спето обо мне!

От гольцов до озера большого
Каждый знает деда Кунгушова.

Вот она, моя большая доля,
Под кайлой гудит моя земля,
Ветер вновь летит с ямского поля
На мои дозорные поля.

Есть белый туман на малиновых взгорьях,—
Как скатертью белой покрыта скала,
И в губы отставших на утренних зорях
Впиваются черные когти орла.

Проходят солдаты дивизий сибирских,
Лавины летят, грохоча, с высоты,
Шинели трещат на плечах богатырских,
Пылают вдали ледяные мосты.

Идут впереди трубачи молодые,
Идут знаменосцы сибирских полков,
Идут позади ополченцы седые,
Возносятся к небу шесть тысяч штыков.

Идут молодые добытчики меди,
Крестьяне густых и могучих кровей,
Разведчики троп, где таятся медведи,
Лошадники из барабинских степей.

В тот час по Сибири у каждого тына,
Свистя, пробивается кверху репей,
Кончается день лисогона Мартына,
И ворон в раздел выпускает детей.

А тут затаили измену Карпаты.
Как гаубица грянет вдали с высоты —
Приходят саперы, приносят лопаты,
Копают могилы и ставят кресты.

Орел пролетит над обрывом зеленым,
Увидит — внизу, словно белый навес,
Кресты смоляные по кручам и склонам,
Огромный, негаданно выросший лес.

«Довольно!» — кричат, сатанея, шахтеры,
К словам прибавляя реченье штыка.
Корниловцы ринулись в дальние горы,
Но беглых настигла разведка полка.

И новый идет командир, запевая,
Кудрявоголовый казак с Иртыша,
И песня летит, на зубах остывая,
Двенадцатью тысячами легких дыша.

А знамя полка вверх стремится упрямо.
Что там нарисовано? Кони летят?
Снегов бесконечных блистанье? Иль мамонт,
Трубящий в зеленое небо Карпат?

Нет, в зареве войн и наставших усобиц,
С газетой, зажатой в тяжелой руке,
На знамени этом встает полководец
Не в форме военной — в простом пиджаке.

Он встретит солдат после долгих ненастий,
Веселый, с улыбкою доброй такой,
Он ласково скажет дивизии: «Здравствуй»,
Махнет, улыбнувшись, могучей рукой, —

И каждое слово, как пулю литую,
Немного прищурясь, стремит во врага,
И душу оно обжигает простую,
Волнует моря, зажигает снега.

Встану в час охоты соболиной,
Три силка поставлю на пути,
Млечный Путь раскинется былиной,
От которой следа не найти.

Будто в небе тоже эта заметь,
Шум снегов и шастанье пурги,
И ведет глухой тропою память,
И снега глушат мои шаги.

Душен мертвой лиственницы запах,
Но уже бежит навстречу мне
Бурый зверь на красноватых лапах,
С ремешком широким на спине.

Бурундук прошел, за ним поодаль,
По следам разымчатым спеша,
Ноготь в ноготь, пробегает соболь.
Как тоска, черна его душа.

Но дорога ринулась прямая,
Выстрел грянет издали, пока,
Ничего еще не понимая,
Держит он в зубах бурундука.

Вот звезду сдувает, как соринку.
Шкурку сняв чулком, я на заре
Куренгу соболью по старинке
Обкурю на медленном костре.

Но года пройдут с центральным боем
Доброго и верного ружья,
И когда смертельным перебоем
На весах качнется жизнь моя,

Я скажу, что прожито недаром:
Грудь под ветер подставлять любил,
Золото намыл я по бутарам,
По тайге я соболей губил —

Чтоб в твоем, республика, богатстве
Часть была и моего пайка.
Как никто, умел я пробираться
По глухим следам бурундука.

Сначала малиновка пела в детстве,
Бабушкины букли, посыпанные мукой,
Крючок на удочке, пруд по соседству,
Форель, запыхавшись, плывет рекой.

От игры на поляне и детской забавы —
Лишь пачка тетрадей да смутный дым,
И в юности долго грустит о славе,
Идет, торопясь, по путям земным.

И в цирке, в тоске обезьян бесхвостых,
Мечтал он, что жизнь — вся впереди,
Что скажет цыганка, сгадав на звездах:
«Строитель, твой час наступил. Иди!»

Друзьям говорил: «Ведь и вы упретесь
В такой же бесплодный и злой тупик,
В фурункулах будет душа-уродец,
И станет невнятным ее язык».

Так наедине прозябал с мечтами,
Но черта ли в стену стучаться лбом?
И шел, получив перевод в почтамте,
В гремящий мазуркой публичный дом.

В цветах из майолик, в узорах странных
Злорадные тени по всем углам,
И в толстые груди красоток пьяных,
Шурша, зарывается мадаполам.

А годы меж тем проходили, запись
В матрикуле вдруг к концу подошла,
И душу, как жжет бородавку ляпис,
Любовь неожиданная прожгла.

Счастливая пара молодоженов,
Покуда еще на подъем легка,
Спешит, по совету дельцов прожженных,
На самые дальние прииска.

Они повезли с собой пианино,
На случай бессонницы — белый бром,
Платья из бархата и поплина,
С орлами развесистыми диплом.