Виссарион Саянов - Стихотворения и поэмы

Он рассказывал преданья
О годах давно минувших,
Как, бывало, гулкой ранью
Ржали кони на конюшнях,

Про охоты, про облавы,
Как трясиной шла дорога,
Как гудели переправы
Звоном буйвольего рога.

Хороши такие речи,
Да не время им, пожалуй;
Как настанет в пуще вечер,
Всюду отблеск небывалый.

Где ни едешь — лесом хвойным
Иль кустарником ползущим,—
Всюду, всюду неспокойно
В поздний час в старинной пуще.

Кто в лесах сейчас таится?
Кто стреляет по проезжим?
Кто с вечернею зарницей
Затаился в Беловежье?

Перекопана поляна…
Нужно здесь поехать шагом…
И тогда-то к ним нежданно
Вышел зубр из-за оврага.

Как осколок ледниковых
Древних дней с их тишиною,
По полянам васильковым
Проходил он к водопою.

Он прошел, такой огромный,
И горбатый и мохнатый,
С шерстью грязно-буро-темной
И отменно бородатый.

Зубр ушел, на конопляник
Поглядев в ненастный вечер;
Улыбнулся Кшинский Янек
И сказал, расправив плечи:

«То в годах далеких было…
Трубы пели на откосе…
Русский молодец Данила
Полюбился польке Зосе.

Как играться ихней свадьбе —
Над лесами горе встало:
Ходит рыцарь по усадьбе,
Ест наш хлеб и наше сало.

Убивает, грабит, топчет,
Стала пуща полем ратным,
Пробивает мертвым очи
Он копьем своим булатным.

Дым пожаров стерегущий…
Злого пламени завеса…
Звон мечей не молкнет в пуще —
Гонят рыцарей из леса.

И ушли исчадья ада,
Бросив Брявки побережья,
Но с собой угнали стадо
Из лесного Беловежья.

Не коров, а зубров взяли,
Ранней утренней порою
Всех из чащи их собрали
И погнали пред собою…

Заплетая ленты в косы,
Зося так заговорила:

„Стали снегом в пуще росы…
Я скажу тебе, Данила:
Есть примета, дедов память, —
Станут рощи нелюдимы,
Снег вовек не будет таять,
Будут здесь вовеки зимы,
Если зубры на раздолье
Не вернутся вольным стадом,
Пригибая рогом колья
По разобранным оградам“.

Намела зима сугробы,
Летом снег окутал ели,
На зеленые чащобы
Пали белые метели.

И сказал тогда Данила:

„Я у рыцарей всё стадо
Отобью, а то немило
Здесь нам жить, моя отрада“.

Он ее целует в губы,
Мчится в лес по тропке белой.
Не трубили в полночь трубы,
Лес гудел оледенелый.

Зося три ждала недели,
Глаз зеленых не сомкнула…

День пришел: сквозь гул метели
Тень знакомая мелькнула.

Сразу рев раздался трубный,
Словно горе позабыто,
И бегут по лесу зубры,
Бьют о гулкий лед копыта.

И весна за ними мчится
Из далекого простора,
Солнце яркое глядится
В заповедные озера.

В ту же полночь снег растаял,
Лед взломался на прибрежье,
И гусей крикливых стая
Потянулась в Беловежье.

И живет доныне в пуще
Сказ о Зосе и Даниле,
Зубр есть в чаще, стерегущий
Васильки на их могиле.

Те цветы вовек не вянут,
Смотрят синими глазами;
Если ж парни прыгать станут
В ночь Купалы над кострами,

Покраснеют, словно маки,
Васильки и разгорятся;
На пустынном буераке
К Брявке стадом зубры мчатся.

Это память о Даниле
И о Зосе, и о счастье,
О напеве древних былей
Снова празднуется в чаще».

Политрук промолвил: «Мудро
Рассказал ты мне про это.
Не такого, может, зубра
Повстречаем до рассвета.

Видно, в пуще ходит кто-то;
Значит, встретится он с нами;
Видишь, там, за поворотом,
Дым клубится над кострами?

Слышишь выстрел отдаленный,
Гулким эхом повторенный
Над глухою стороною?
Слышишь, где-то рядом конный
Скачет просекой лесною?»

Пламя видно за оврагом.
Полонил туман лощины.
Осторожно едут шагом
Кшинский и Еманжелинов.

И густеет ночь глухая…
Кто-то ходит по поляне…
Пламя ярче полыхает.
Голоса слышны в тумане.

И густеет ночь глухая…
Кто же здесь костры разводит?
Пламя ярче полыхает…
Кто же тут ночами бродит?

Вот, укрыв коней за речкой,
Политрук увидел рядом
Дом разрушенный, крылечко,
Трех мужчин за палисадом.

Из-за старой мшистой ели,
В рост огромный, исполинский,
Долго пристально смотрели
Политрук и Янек Кшинский.

Двор большой в буграх неровных…
У высокого барьера
Здесь сидят рядком на бревнах
Два высоких офицера.

Говорят они негромко,
У панов в руках две чарки,
Разгорается в потемках
Голубое пламя ярко.

Пан полковник очень толстый
С тощим паном капитаном
Говорят, что-де не просто
Повстречались со смутьяном.

Всё-де быть могло бы горше,
Взор-де их не затуманен…

Перед ними, весь продрогший,
Босиком стоит крестьянин.

Руки скручены жгутами,
И в крови его рубаха;
Он стоит перед панами,
Смотрит им в глаза без страха.

Капитан ногами топнул,
Оба пана закричали,
Дескать, будут и у хлопа
И заботы и печали…

Отвечает им крестьянин:

«Лживо, пан, словечко это!
Может, вашей пулей ранен,
И умру я до рассвета,
Только знаю, что землица
К нам пришла с большевиками.
Не придется ввек томиться
Здесь за панскими межами».

«Ах ты, хлоп!» — паны вскричали,
В сердце целясь из наганов.
Только что же? Задрожали
Руки пана капитана.

И разжались… Выстрел грянул
Из-за ели исполинской…
И бежит навстречу пану
Переводчик Янек Кшинский.

«Я хочу узнать подробно,
Пан полковник, как случилось,
Что бежали вы из Гродно?
Расскажите, ваша милость…»

Ночь гордится звездным блеском.
Под копытами — терновник.
Трое едут перелеском.
Зло шагает пан полковник.

Пан идет тропинкой зыбкой
За прудом у водопоя.
Едет хлоп вперед с улыбкой,
Смотрит в небо огневое.

Позабыл он о печали,
Не томится сердцем больше.
Знает он: за мглистой далью
Встанет утро новой Польши.

От лощины до лощины
Под осенним листопадом
Едет с ним Еманжелинов,
Кшинский Янек едет рядом.

Достопамятные годы
В сердце вписаны навеки.
Переправы, переходы,
Пущи, топи, горы, реки…