Виссарион Саянов - Стихотворения и поэмы

Он к батарее полз… И вскоре
Увидел прямо пред собой
Значок фашистский на заборе,
Мундир зелено-голубой.

Теперь пора… Уже заложен
Под ящики весь динамит.
«Отчизна! Сделаем что можем!
Пусть взрыв могучий прогремит,
С моею кровью над снегами
Смешается пусть пламя здесь,
Чтоб, умирая, пред врагами
Я светом света вырос весь.
Ведь Жизнь всегда непобедима!
Так!
Значит, Смерть побеждена!»

Ползет по снегу струйка дыма…
На миг настала тишина…
Он чиркнул спичкой.
Сразу пламя
Рванулось вверх.
Мгновенный взрыв.
Пылает факел над снегами,
Поля и рощи озарив.
И сразу стереотрубою
Слепящий факел засекли.

Огонь!
За рощей голубою
Снаряды первые легли,
И в блеске огневой завесы
Поплыл артиллерийский гром,—
От поля дымного до леса
Весь берег в зареве сплошном.
И этот факел запылавший
В веках не смеркнет, отпылав.

Прославлен русский воин, павший
За правду, смертью смерть поправ.

Назавтра днем солдаты наши
В разведку вызвались идти.
Вот оглянулись вдруг на марше
Назад, на дымные пути:
И ярким светом засиявший
Орешек стал гораздо краше,
Ну прямо глаз не отвести!

Стоят ряды зеленых вешек
На минном поле за холмом.

На зорях кажется Орешек
Плывущим к морю кораблем.

Корнями вросшие в траншеи,
Там сосны — мачты корабля,
По черным веткам,
как по реям,
Плывут флажки, как брамселя,
И стяг над крепостью, как парус,
Просторы Ладоги деля,
Ведет февральской бури ярость
Туда, где будут жить, не старясь,
К тебе, Счастливая Земля!

Стихами странными мы бредили тогда…
О, как еще свежо тех дней воспоминанье…
И книгу я назвал «Фартовые года», —
Теперь уже смешно мне странное названье…
Но как меня тогда влекло очарованье
Задорных поисков и споров…
Лебеда
Уже шумит кой-где на памятных могилах,
Бессонница пройдет, и сколько видишь снов,
И нету рядом губ и ласковых и милых,
Твердивших на заре слова моих стихов.

В тужурке кожаной, терзая длинный чуб,
Вслед за другими увлечен сравненьем,
Я утверждал, что дым фабричных труб
Милее мне усмешки милых губ,
И это называл стихотвореньем…

Писать стихи в дни молодые легче,
Нет в зрелости труднее ничего, —
В дни юности, в какой-то тихий вечер,
Мы груз стиха кладем себе на плечи,
Не зная сами тяжести его…

Кто не мечтал о радостном свершенье,
Чтоб, ярким светом землю озарив,
Стих сам пришел к родному поколенью
В заветный час как боевой призыв?

Чтобы в строю поэзия шагала,
Горда высокой доблестью своей…

Сто жизней жить, а всё нам будет мало,
Чтоб воссоздать величье наших дней.

Но сколько нужно вкуса и ума,
Чтоб был в стихе удачен первый поиск…
Мой путь нелегок был, но жизнь сама
В былые дни писала эту повесть…

И было много в молодости той,
В хорошей прямоте, в незрелости суждений
Отваги и любви, в боях пережитой.
Я кровью стих писал в далекий день весенний.

Я жил в Москве. В далекий этот год
Стих Маяковского я услыхал впервые,
И первая любовь опять меня зовет…
О, как не вспомнить зори молодые…

…Январский день. Мороз необычайный,
Но зайчики на зеркалах слепят,
Два самовара на Таганке, в чайной,
Как индюки, до вечера шипят.

Пшеничный сгибень с дужкою из теста
Кладут на стол, и в клетках соловьи
Гостей раскатом радуют уместным.

А рыхлый след дорожной колеи
Следы саней больших перебивали.
Горчинкой дымной воздух напоен.
Как в кисее за съездом на бульваре
Промерзший, гулкий одинокий клен.

Бывало, мы по улицам идем,—
Как здесь знакомо всё и незнакомо:
Вот весь в огнях высотный первый дом,
Построенный во славу Моссельпрома.

Приметы новых, знаменитых дней
Здесь смешаны с московской стариною:
Извозчики торопят лошадей,
Автомобили мчатся стороною,
И тракторы на улицах гремят,
Неторопливо шествуя к вокзалам,
А ходоки у входа в Наркомат
На них глядят с волненьем небывалым.

Всё строится… По улицам идешь —
Москва в узорах раннего сиянья,
И видишь новый города чертеж,
Дня завтрашнего видишь очертанья…

И в эти дни на пустырях глухих,
Когда-то слывших попросту болотом,
Стропила новых зданий городских
Вдруг сразу узнаешь за поворотом.

Москва зимой… Сто переулков белых…
Снега, снега… А Сивцев Вражек спит…
Взгляну, и вдруг на ветках омертвелых
Бумажный лист трепещущий висит…
И ворон спит, нахохлившись, и снова
Огонь в окне монастыря Страстного.

А дальше — переулок небольшой…
Стоит там дом с узорною резьбой,
С наличниками в красках разноцветных
И с двориком в строеньях неприметных.

Там в стеклах солнце яркое горит,
Тая одно знакомое виденье,
Пока еще строка стиха гудит,
Как юношеское сердцебиенье.

С тех пор двадцатилетие прошло,
А в памяти всё ясно и светло,
И дорог мне тот день, когда впервой
Пришел я в дом с узорною резьбой.
Там жил художник.
Имени его
Теперь не вспомнят многие, пожалуй.
Мастеровщины русской торжество
Жило в напеве кисти небывалой.

Из маляров неведомых возвысясь,
Он сделал жизнь по слову своему
И — самоучка, строгий живописец —
Писал лесов зеленую кайму,
Родные дали, волжское верховье,
А рядом оживало на холсте
Одно лицо с высокой, тонкой бровью
В неяркой, чистой русской красоте.

Рассвет над Волгой тает в дымке зыбкой.
Она стоит босая на камнях
И вдаль глядит с задумчивой улыбкой
На чуть припухших девичьих губах.
Как будто, вспомнив всё пережитое,
Она довольна этим ясным днем….
На ней из ситца платьице простое,
В цветном узоре светло-голубом.
То дочь свою с косою русой, длинной
Он написал когда-то по весне…

Молоденькой московской балериной
Она тогда являться стала мне.

Она тогда, в дни утренней зари,
Истоминою мне казалась новой,
А ей стихи понравились мои
Подвижничеством юности суровой.
И вот сейчас, как остаюсь один,
Всё вижу вечер нашей первой встречи
И за плечами старших балерин
Ее чуть-чуть припудренные плечи.