Борис Габрилович - Стихи

Стихи слагаются о боли,
и больше нет на свете тем.
Все остальное — лишь обои,
Которыесорвут со стен.

Как колеса требуют смазки
как детишки требуют сказки
или как письмо почтальона
на исходе любого дня
так я требую исступленно
чтобы выслушали меня

я уже на вашем пороге
я уже вытираю ноги я
стою у дверей звоня
посидим за бутылкой вместе
уделите мне лет так двести
ВЫСЛУШАЙТЕ МЕНЯ

…и когда я уже начинал засыпать,
растворенныйночным июнем,
он пришел и сел на мою кровать,
весь прозрачный, хрупкий и юный,

и сказал, коснувшись моей руки
осторожно, как пробуют лед:
— Я пришел из-за самой дальней реки,
где разбился последний пилот.

он лежал на земле, прижимался к ней,
и дыханье его кончалось,
только лишь в одном голубом окне
голубая свеча качалась,

я не спас его, я пошел в твой дом,
и когда ступил на порог —
то в дверях столкнулся с последним сном
и его пропустил вперед,
вставай! я тебя назначаю лететь
вместо техкто разбился на части…

Я воскликнул:
— Кто ты?

— Я новый День.
Я пришел.
Я уже начался.

а если до утра не спал ты
гадаячто же впереди
чтоб окончательно не спятить
скорей на улицы иди

пройди по спинам их одетым
непромокаемым дождем
где бродят старики и дети
и знаютчто нас дальше ждет
там
словно в вечности летящей
вобравшейзапах слез и смол
старушка опускает в ящик
свое последнее письмо

не ведая о том письме
детишки во дворах
подсолнечно
глядят на солнце все в песке
и эти детские песочницы —

— песочные часы веков
перетекает в них позванивая
наивный опыт стариковв премудрость детского незнания

Порой считаешь сгоряча,
что ты один на всю планету.
Но вдруг вопрос: «Который час?»
«Простите, сигареты нету?»

Попробуй-ка уйти в себя!
Лишь только щеки ты нахохлишь,
сейчас же в жизнь вернет тебя
вопрос: «На следующей сходишь?»

напомнят каждый божий день
вопросы будничные эти,
что ты живешь среди людей.
То есть не зря живешь на свете.

Уйдузасунув руки
в карманы пиджака
друзья достанут рюмки
бутылку коньяка
как хорошо
молдавский
как хорошо
коньяк
как хорошочто я
чертовски не удался
как хорошо! изранился
а рядом ни души
нупрямо хоть на радостях
возьми и запляши
как по колючим ранам
запляшет дождь колючий

всё хорошо
порядок
всё к лучшему
всё к лучшему

Так по столу ладонью хлопнуть,
чтоб милый собеседник твой
влипв штукатурку головой,
ослепнул, онемел, оглохнул,
а ты б подумал: чёрт возьми,
откуда ж это взялись силы?
ведь полчаса назад — от силы —
меня на стенки заносило
от дикой боли и тоски.

Автобус наш качнется
устало и неловко.
Сойдем на остановке…

А вдруг война начнется?
Обляпаннаягрязью,
лишеннаяопоры,
луна в противогазе
повалится в окопы,
заахают гранаты
под синий свист свинца…

Не выходи. НЕ-НА-ДО!
Поедем до конца.

Одного я не могу понять
объясни ты мнепожалуйста
как это смогла
ты чуть облупленным носком
своей туфельки
выбить землю
у меня из
подног
запросто
как какой-то завалящий
футбольный
мяч

* * * * * * * * * * * * * * * * * *
* * * * * * * * * * * * * * * * * *
* * * * * * * * * * * * * * * * * *
* * * * * * * * * * * * * * * * * *
* * * * * * * * * * * * * * * * * *

Лектор был ненамного старше,
чем ему внимавшие мы.
Парень был эрудирован страшно,
обаятелен был и мил.

вдохновенно в картины тыча,
аналогии строил и выводы,
а за ним, как выводок птичий,
посетителей топал выводок.

модно стриженая девица,
от восторга ладони тиская,
не могла никак нахвалиться
на картину Анри Матисса,

а какой-то товарищ лысый,
разобиженный на весь мир,
возражал, что Анри Матисса
не повесил бы и в сортир.
Мне,
говорил,
вашего Матисса
и даром не надо…

А со стен глядели задумчиво,
хохотали на стенах и мучали,
убивали,
царили,
женились
и они ни черта не знали
о теории имажинизма
и развитиипо спирали.

Я стоял между ними, ойкал,
восхищенно байкой крутил.

А еще —
там висели окна,
как эскизы новых картин.

Привет вам, школьные сквозняки,
на счетах косточки —
как шашлыки,
и синяки
под глаз поставленныев отмщенье
(а у кого уже —
и на шее!)
Как на корриде —
крик в коридорах,
в которыхслезы и смех в которых,
и двери
вымыты пастой « неда».
смотри-ка, это

какой-то парень на подоконнике
сидит с глазами такими сонными,
устало губ уголки поникли —
не твой двойник ли?
Я подхожу к нему: «Как живешь?
Не узнаёшь?
не узнаёшь…

А я тебя узнаю, конечно,
в твои глаза, на рубашку клетчатую,
гляжу, как в зеркало без стекла.
Уроки сделаны? как дела?
какиеблажи свистят в висках?
я это помню, я помню, как

людей и пуговицы теребя,
из тесных курточек и из себя
ты рос и вырос, взрослел и злел,
вопросы, скрученные в узле,
спервахотел разрубить, порвать,
а после —
бережно развязать,
но это ведь не шнурки ботинок,
а помнишь ты, как

ходил за девочкой по пятам,
ее пытал? нет, себя пытал,
дрожа соринкой в зрачке окна,
смотрел, как медленно шла она,
и в бога верил, и звал на помощь,
помнишь,

помнишь,
как ты на вечере выпускном
сидел растерянным пацаном,
как ты завязывал галстук, мешкая,
как ты мотался, ты помнишь, между
акаций пушкинских, оваций, слов,
как шарик,
пущенныйповерх голов,
и как восторг приходил, знобя,
и ты слагал стихи про себя:

„как в больничных
как в палатах
всё мелькали
до утра
выпускницы
в белых платьях
как в халатах
доктора“