Дмитрий Бак - Сто поэтов начала столетия

Слово «культура» при любой попытке заговорить о стихах Бориса Херсонского неизбежно окажется ключевым. При всей пестроте изображаемых событий стихотворение Херсонского всегда содержит вполне конкретные знаки, указывающие за пределы бытовых описаний, на разнообразные контексты слов, их смысловые истоки. Можно ничего не знать о медицинской ученой степени автора, но его аналитическая зоркость, умение отстраниться от частного и сиюминутного ощущения в пользу отстраненного наблюдения – эта зоркость в первую очередь бросается в глаза, порою даже, можно сказать, режет глаза читателя. Хирург не вправе испытывать чувство сострадания к оперируемому. Отстранение – мать лечения, в этом нет ни малейших сомнений.

Не поэзия, но проза – это очевидное предпочтение Херсонского стоит воспринимать буквально, то есть не с точки зрения литературных «родов и жанров», а в самом обыденном, бытовом смысле слов. Не «поэтическое» видение и изображение происходящего, но «прозаическое» – ровное, почти бесстрастное повествование, без смены регистров и интонационных синкоп. Однако – и это очень важно – кажущаяся монотонность не изначальна, является равнодействующей многих крайностей и противоположностей. Ровный гул рассказа – лишь сумма всех возможных голосов, звучащих одновременно и прямолинейно, как шум листьев вечером в саду перемежается с позвякиваньем ложечки в чашке, с голосом диктора, читающего новости, с ревом автомобильных моторов на дальнем шоссе…

Поэт уверен: обязательно должны звучать все возможные звуки и голоса – если не в пределах одного стихотворения, то в текстах смежных, неприметно связывающихся в циклы. На электронной странице Херсонского в «Живом журнале» методично, месяцами и годами выкладываются новые стихотворения. Процесс письма запущен неотвратимо, как жизнь, причем достойными описания оказываются, условно говоря, любая дощечка в старом заборе, любой проблеск мысли в молодой и зеленой голове. Мир Херсонского – стереоскопичен, именно это определение прежде всего приходит на ум, если попытаться определить его природу одним словом.

Вспоминается один любопытный эксперимент эпохи раннего рунета (русского интернета – это для тех, «кто не поймал», как говорят подростки – насельники всемирной паутины). Так вот – об эксперименте. Что если выложить в сети текст какого-нибудь классического романа, целиком превращенный в гипертекст, где каждое упоминание имени героя стало «линком», – по нему можно «кликнуть» и узнать, что делает этот герой именно в данный конкретный момент времени? Ну, скажем, Наташа Ростова танцует на первом балу. А что в этот же самый миг происходит, допустим, с Платоном Каратаевым? Кликнем и узнаем: он спит под кустом малины. А Наполеон вкушает, например, луковый суп. Все это не может найти место в традиционном, линейном романном повествовании, иначе оно разрослось бы до размеров реального времени и пространства, перестало бы быть пригодным для чтения.

Стереоскопический мир, изображенный Борисом Херсонским в масштабе «один к одному», настолько переполнен, что в нем нет и не может быть пустот и пробелов. Ежели кое-какие и остались – это явление временное, поскольку завтра либо послезавтра в блоге Бориса Херсонского появится новое стихотворение, потом еще одно и еще… Манера и мастерство демонстративно отставлены в сторону, главное – не рассказ сам по себе, но его бесконечное, серийно умножающееся содержание. С последней прямотой и подробностью описан мир, в котором вполне могут появиться рядом не то что реалии разных эпох, но сразу и художники и их модели, и мифологические герои и их цифровые проекции.

Поэзия Бориса Херсонского обращена в прошлое, предполагает бесстрастную постановку диагнозов и душеспасительное выписывание рецептов тем, кто нуждается в коррекции памяти. Однако несмотря на связь с минувшим эта поэзия исключительно современна, поскольку касается чувств человека наших дней, преимущественно горожанина. Как владелец суперновых гаджетов попадает в плен изощренного набора технических возможностей очередного аксессуара, так безвозвратно погруженный в воспоминания человек страдает не от какой-то конкретной фантомной боли, но от всех болей сразу, от их одновременного переживания. И даже – от одновременного ощущения несовместимых по сути своей боли и радости. Если порою в стихах и появляется первоначальное, не опосредованное памятью, чужой историей или культурным анализом чувство, – то это чувство соприсутствия разных противоречивых ощущений, проще говоря, чувство тревоги, смутного беспокойства.

Сапожник остается без сапог, пирожник без печи с пирогами, врач – при своей болезни, которую он сам не способен вылечить. То, что легко удается по отношению к другим, раз за разом срывается, когда взгляд героя стихов Херсонского обращается на него самого. Тогда срывается и его голос, он дает петуха, фальшивит – и вот именно эти диссонансы и есть лучшие перлы поэзии Херсонского. Сбросив маску всезнающего и по натуре прохладного диагноста, Херсонский берет высокие ноты, воочию убеждаясь в том, что многомерность и стереоскопичность мира – не только повод для реконструкции психологических комплексов, но и кратчайший путь к постижению ритмических ключей современной лирической поэзии.