Уильям Йейтс - Пьесы (сборник)

Они уходят.

ОТЕЦ ДЖОН. (приносит Мартина). Они ушли, и воздух тут посвежее. Посиди тут немного. Теперь ты совсем очнулся, а ведь ты то ли спал, то ли был в трансе.

МАРТИН. Кто вы? Кто вернул меня обратно?

ОТЕЦ ДЖОН. Я, отец Джон. Долго же мне пришлось молиться, чтобы ты вернулся.

МАРТИН. Отец Джон, зачем вы это сделали? Ах, уйдите, оставьте меня одного!

ОТЕЦ ДЖОН. Ты все еще спишь.

МАРТИН. Я не спал, все было по-настоящему. Неужели вы не чуете запах мятого винограда? Вся комната пропахла им.

ОТЕЦ ДЖОН. Расскажи мне, что ты видел? Где ты был?

МАРТИН. Там были белые кони и белые сияющие всадники. И был один конь без всадника. Кто-то схватил меня и посадил на коня, и мы поскакали наперегонки с ветром, как ветер…

ОТЕЦ ДЖОН. Обычная фантазия. Многие бедняки видят такое.

МАРТИН. Мы скакали и скакали и оказались рядом с пахучим садом. Там были ворота. А вокруг, сколько видно, пшеничные поля и виноградники, какие я видел во Франции, с тяжелыми гроздьями винограда. Я подумал, что нахожусь на Небесах. А потом наши кони превратились в единорогов, которые принялись крушить и топтать виноградники. Я попытался их остановить, но у меня ничего не вышло.

ОТЕЦ ДЖОН. Вот это странно, это странно. Что это может быть? Где-то мне пришлось слышать о monoceros de astri, звездном единороге.

МАРТИН. Они топтали пшеницу, давили ее на камнях, а потом уничтожили, что осталось от виноградников, топтали, ломали, крушили их. Я чуял запах вина, оно лилось отовсюду – но вдруг все стало нечетким. Не помню. Стало тихо. Кони и люди застыли на месте. Мы ждали приказа. А был ли приказ? Мне хотелось услышать его, но кто-то тащил меня, тащил меня прочь. Я уверен, что был приказ и был взрыв хохота. Что это? Что это был за приказ? Вокруг меня все трепетало.

ОТЕЦ ДЖОН. И тогда ты проснулся?

МАРТИН. Как будто нет. Все изменилось – стало ужасным, страшным! Я видел, как топают-топают единороги, но они уже были не в винограднике. Ах, я все забыл! Зачем вы разбудили меня?

ОТЕЦ ДЖОН. Я даже не прикоснулся к тебе. Мне неведомо, чьи руки вытащили тебя обратно. Я молился, вот и все. Правда, я истово молился, чтобы сон покинул тебя. Если бы не мои молитвы, ты, верно, умер бы. Мне неведомо, что все это значит. Единороги – что-то мне говорил французский монах! – означают силу, чистую силу, стремительную, вечную, неугомонную силу.

МАРТИН. Они были сильными. Какой же грохот стоял от их топанья!

ОТЕЦ ДЖОН. А какой смысл в винограднике? Мне приходит на ум псалом: Et calix meus inebrians quam praeclarus est [3]. Странное видение, очень странное видение, очень странное видение.

МАРТИН. Как мне попасть туда опять?

ОТЕЦ ДЖОН. Ты не должен стремиться туда, и не думай об этом. Нет ничего хорошего в жизни с видениями и ожиданиями, в ней больше искушений, чем в обычной жизни. Наверное, тебе было бы лучше остаться в монастыре.

МАРТИН. Там я ничего не видел отчетливо. А тут ко мне видения опять вернулись, ведь тут сияющие люди стояли кругом меня и смеялись, когда я был младенцем в нагрудничке.

ОТЕЦ ДЖОН. Ты не знаешь, а вдруг видение пришло от Царя нашего мира? Никто не знает, если не следует апостольской Церкви. Тебе нужен духовный наставник, и он должен быть ученым человеком. Мне не хватает знаний. Да и кто я? Нищий ссыльный, забывший и то, что когда-то знал. Я и книги-то не беру в руки, так что они все отсырели и покрылись плесенью!

МАРТИН. Пойду-ка я в поле, где ты не сможешь разбудить меня. Еще раз взгляну на тот город. Я услышу приказ. Не могу ждать. Мне надо узнать, что там было, мне надо вспомнить приказ.

ОТЕЦ ДЖОН. (встает между Мартином и дверью). Наберись терпения, подобно нашим святым. У тебя свой путь. Но если приказ был тебе от Господа, жди, пока Он сочтет тебя готовым услышать его.

МАРТИН. Но ведь я могу прожить так и сорок, и пятьдесят лет… постареть, как мои дяди, и не увидеть ничего, кроме обыкновенных вещей, кроме работы… дурацкой работы?

ОТЕЦ ДЖОН. Вон они идут. И мне пора восвояси. Надо подумать и помолиться. Мне неспокойно за тебя. (Обращается к Томасу, когда он и Эндрю входят.) Ну вот, он тут. Постарайтесь быть подобрее к нему, ведь он слаб как младенец. (Уходит.)

ТОМАС. Прошел припадок?

МАРТИН. Это не припадок. Я был далеко – все это время, – нет, вы не поверите, даже если я расскажу.

ЭНДРЮ. Мартин, я поверю тебе. Мне тоже случалось долго спать и видеть очень странные сны.

ТОМАС. Да уж, пока я не вылечил тебя, не взял тебя в руки и не заставил жить по часам. Есть лекарство, которое и тебе поможет, Мартин, разбудит тебя. Отныне тебе придется думать только о твоей золоченой карете, берись за дело и все лишнее выбрось из головы.

МАРТИН. Нет, не сейчас. Мне надо подумать. Я должен вспомнить то, что слышал, что мне было сказано сделать.

ТОМАС. Выбрось это из головы. Если работаешь, то работай, нельзя одновременно думать о двух вещах. Вот в воскресенье или в святой праздник, пожалуйста, делай что хочешь, а в будни, будь добр, чтоб ничего лишнего, иначе можно ставить крест на нашем деле.

МАРТИН. Не думаю, что меня увлекает каретное дело. Не думаю, что мне было приказано делать кареты.

ТОМАС. Поздно говорить об этом, когда ты все, что у тебя есть, вложил в дело. Заканчивай работу, и тогда, может быть, я разрешу тебе отвезти карету в Дублин.

ЭНДРЮ. Вот это да, это будет ему по вкусу. Когда я был молодым, то больше всего на свете хотел побывать в Дублине. Дороги – это здорово, главное, им нет конца. Они все равно что змея, проглотившая свой хвост.

МАРТИН. Нет, я был призван не к путешествиям. Но к чему? К чему?

ТОМАС. Ты призван к тому же, к чему призваны все, у кого нет больших богатств, – к труду. Без труда и жизни бы никакой не было.

МАРТИН. Интересно, так ли уж важно, чтобы эта жизнь продолжалась? Не думаю, что это так уж важно. Как сказал мюнстерский поэт? «Перенаселенный, ненадежный мир, что без колясок ни на шаг». Вряд ли я призван к этой работе.

ЭНДРЮ. Мне тоже лезли в голову такие мысли. Жаль, что семейство Хиарнов вообще должно работать.

ТОМАС. Поднимайся, Мартин, и не повторяй дурацкие слова. Ты задумал золотую карету, ты мне все уши прожужжал ею. Ты сам придумал ее, всю расчертил, не забыл ни об одной мелочи, а теперь, когда конец близок и тебя ждет победа, лошади уже ждут, чтобы везти тебя в Дублинский замок, ты вдруг засыпаешь и потом болтаешь всякий вздор. А нам грозит потеря денег, ведь мы можем и не продать карету. Ну-ка, садись на лавку и принимайся за работу.

МАРТИН (садится). Попробую. Не понимаю, зачем я вообще за нее взялся, всё какой-то дурацкий сон. (Берет колесо.) Какая радость может быть от деревянного колеса? Даже позолота ничего не меняет.

ТОМАС. Начинай. У тебя была какая-то задумка насчет оси, чтобы колесо катилось гладко.