Никита Сафонов - Разворот полем симметрии

8. «Не речь, не называние одного третьим, не осторожность гортани, не эхо. Я говорю это так, что одно не становится продолжением другого, что каждое узаконено в собственном отрезке. Т. е. расставляю пробелы в самом приближении».

9. «Так, чтобы вернуться в изначальность всей этой истории, чтобы остаться при появлении безымянного».

Счет ламп или переход их одной

продолжительности листа вниз

словаря города и вещей

никто не составлял: его скорость

не есть геометрия. Что тело в надписях, за которыми видна

буквальность

продолжает спираль горла, отражения рта

говорящего: сравнение возможно,

но эта категория света не может иметь имени

Четырех утр меж тем, что должно быть начертано вихрем

но и он не способен иссохнуть

вне наших шагов

ты не можешь не слышать: это не шелест произносимого,

роспуск письма и флаги воды, технотеория пруда и recondite,

книги, забытые на обложке существ

Вещи казались, падали

на растение, выраженное в наброске

Перед тем, как здесь оказалось отражение, говоришь ты.

Пять языков расходились в стороны переворота, над

дымящимся корпусом цветового пятна, свернутого, как стена.

Там, где его нет, ветер несет страницы, листы, обернутые в звук

колебаний стен, пола, ссохшейся земли, покинутой каждым,

каждый из которых – фраза, подпись.

Мы пошли дальше и не видели там лес, не стояли,

рассматривая свои тени, пока прохлада безмыслия завершала

воспоминание о записи, в котором горели сосны, плавился лед,

настойчиво искажалась математика слога, который осаждал

произношение, пока я двигался в рассечении твоих

расплетенных волос, расходившихся волнами вокруг уводящих

горизонт плечей – то было сказанное, не увиденное – мы не

могли говорить, но слова составляли внутреннюю опору моста,

воображаемого перехода с одной пустоши на другую, где

шумовая завеса листвы терялась вдали, пока мы не покидали

страниц c импульсами солнечного массива (она то появлялась

в книге, то становилась дыханием), и я мог заметить,

как закатные декорации постепенно размежаются,

оставляя любовников в состоянии критического надрыва

отчаянно спорить об отрицании: нечто существовало

в доступности падающих лучей, получасовом ветре,

манере закидывать руку.

Видишь, и это уже не море,

Сера.

После того, как ночью осталось только пройти до ближайшего

поселения, нельзя было говорить о фигуре сферы, в которой х

мог бы организовать пространство мышления.

Его движения не похожи на обратную перспективу подражания

руинам огня. Боль обжигает нижнюю губу, выполненную

в камне. Запах земли. Словосочетание может быть выброшено

из памяти на кривую любых отражений,

где нет ни одной фразы во времени, отражающей верхний тон.

Они видят себя насквозь, и видеть их значит не повторять

того, что может быть соединением осколков стекла

того, что сжигает грамматику цвета

То, что остается среди трав волн?

В темноте погружающихся под воду пожаров

в створе нет голосов, пока каждый вдох

не шум, имитация растворения

и Резонирующий, выдергивающий изо рта камень

не видит смещения тени. Они смотрят в почву,

и она закрывается

На листах

остаются отметки краски,

переход пепла в дым и тяжелый металл,

но рука не касается плоскости,

на которой лежит колея. Сквозь тела, завернутые

в слой складок

остается видеть холм «Обрушение»,

стягивающий негативы земли.

В одну из теней, где

«непрерывность» не может быть расстоянием

светлого отпечатка на пальце стекла

проходит волна, удаляющаяся с ускорением

расходящегося бесконечного края. Приходится вспоминать

несколько дат,

или утверждений о слоистом устройстве символов диска,

до которых добирается глаз через скрытые руки, хватаясь

за прозрачную ветвь.

В одну из теней дороги

ты вписываешь с одной стороны молчащую фигуру

с оторванным языком, с другой – дыру в надписи,

растворяющей ожидание блокнота. Получая отрезки,

по которым можно высчитать сопротивление масштаба,

чтобы исключить попытку чтения карты.

Выстраивая на одном из темных участков

образы освещения в форме трактата,

смыкая страницы картин, увеличенные сами собой:

Остается просвет

Когда, например, мы находились там, где могли ощущать значения, как отдельные вспышки ясного цвета, когда говоримое и произнесенное, то, что становилось обратной операцией по восстановлению сил, за вычетом самой аварии, этого прикосновения от-языка, устремляющего к задержке нерв, в момент, которым каждый ряд появлений растягивался, когда произносимое отделялось так, что не оставалось возможности возвращаться к записи, лишаясь всех сил, точнее – снимая их приложимости, разница между звуком для букв (и для отдельных мест, в которые каждое из общих тел было вброшено и повторено) и звуком, выпадающим из себя, становилась пребывающей выше, чем можно было прокинуть след.

Все начертания вечно пропадали, как, раскидывая одежду, один являющимся другим забывает четыре угла. Возвращая предъявленное тому, что оставалось нетронутым. В одном из домов, нарушенных «домом», постоянного крика нет (в достаточно сжатой перспективе, когда отправленное переводит размах различия). Между разницей в окончательном счете напротив входа, где мыслящий открывает уже не конструкции, обосновывая таблицы выхода и логически выводя вопрос крови, но длящиеся импульсы безжизненной широты обзора.

Те, кого они, запечатленные снимком в боли, не оставляют воображению представлять, раздвигают ограды, собирают вне отношений все это. Тяжелый пласт земли, верность которой выходит в степень мысли о тяжести объективного вывода. Когда читающий продолжает идти, за ним продолжает селение берегов приближаться (от голосов, отраженных трансляцией).

Над третьим следом и потому – ночь: ветер менялся, пока протекала эта вода, трещина над рекой (можешь составить то, что «не составит труда»), просто каждый из взятых с собой элементов не расположен быть собранным из ничего, их сил

на другого. Когда это стало знакомым, никто уже не писал таким напряжением. Была эта техника непрямой печати, от пятого до одного

просто каждый из расположенных, пятый, восьмой (не элементы, собрать не составит труда), пока протекала трещина над водой, река, взятая на другого, мог устремляться обратно.

Техника непрямой печати, когда никто уже не записывал то напряжение, как ветер менялся, становился знакомым, этим и обращалась.