Борис Слуцкий - Покуда над стихами плачут...

Сперва я хотел назвать ее так:

БОРИС СЛУЦКИЙ

САМЫЕ МОИ СТИХИ

Заглавие это придумал не я.

Так назвал одну небольшую свою книжечку Николай Асеев, которого Борис Слуцкий числил среди тех немногих, о ком однажды сказал:

Это асеевское заглавие в середине 90-х годов прошлого века одно московское издательство (СЛОВО/SLOVO) сделало названием серии небольших, изящно изданных поэтических сборников. В этой серии у них вышли тогда книги Константина Симонова, Николая Глазкова, Ксении Некрасовой, Владимира Соколова, Владимира Корнилова. Был подготовлен и сборник избранных стихов Бориса Слуцкого. Но по каким-то — скорее всего, экономическим — причинам дело ограничилось изданием только тех нескольких книг, которые я тут перечислил. А сборник Слуцкого (его составил тогда Владимир Корнилов) в свет так и не вышел.

Заглавие это мне нравилось. Мало того: оно лучше, точнее, чем какое-либо другое, выражало самую суть моего замысла. Но, поразмыслив, я все-таки решил от него отказаться. Ведь, строго говоря, только сам автор — и никто, кроме него, — вправе решать, какие стихи он считает «самыми своими». А состав книги, которую вы сейчас держите в руках, отражает все-таки мой выбор. И конечно, я не смею утверждать, что, если бы Борис Слуцкий решил сам собрать книгу своих стихотворений под таким заглавием, он включил бы в нее именно те стихи, которые выбрал для этой книги я.

Хотя с довольно большой долей уверенности могу все-таки предположить, что его выбор совпал бы с моим процентов, по крайней мере, на девяносто.

Это предположение я основываю не на убеждении в непогрешимости своего поэтического вкуса, а на тех бесконечных, непрекращающихся разговорах, которые мы вели с Борисом о его стихах на протяжении трех десятилетий нашего — не смею сказать дружеского, — но довольно близкого общения.

О содержании и характере этих наших разговоров вы узнаете из предпосланной книге вступительной статьи, специально мною для этого случая написанной.

Ну а расположил я отобранные для этой книги стихи — уже по-своему, разбив их на циклы и каждому циклу дав название. И в этом, конечно, отразилось мое понимание поэзии Слуцкого, быть может и не совпадающее с его собственным. Ведь стихи, объединенные в цикл, обогащаются от соседства со стоящими рядом и при этом нередко обретают смысл и значение, на которые создававший их автор даже и не рассчитывал.

Лирический поэт выплескивает в стихах сегодняшние, сиюминутные свои мысли, чувства, ощущения, а потом — по прошествии времени — они сами собой складываются в лирический сюжет.

Сюжет художественного произведения складывается как некий результат движения, развития характера его героя. Но лирический поэт, в отличие от повествователя, не ищет героя для своих книг — он сам становится их героем.

Лирический поэт так говорит о себе:

(Тициан Табидзе в переводе Б. Пастернака)

Вот такой повестью и должна была по моему замыслу стать эта книга. Но не замысел, а сами стихи поэта определили драматизм — пожалуй, правильнее даже сказать: трагизм — ее сюжета.

Решая, какие стихи стоит, а какие не стоит включать в книгу, я исходил из того, что о поэте надо судить по его вершинам. Насчет того, чтó считать вершинами Бориса Слуцкого, сомнений у меня не было. Как, впрочем, и у него самого.

Безусловной своей вершиной он считал стихотворение «Давайте после драки помашем кулаками…»:

«…Вряд ли мне удалось когда-нибудь написать что-нибудь лучшее…

Прыгнуть выше самого себя удается редко. В этом случае я, наверное, прыгнул. Есть еще такой признак: волнение, которое я испытываю, читая это стихотворение вслух. Видимо, есть причины для этого волнения.

Только очень немногое вызывает у меня примерно то же чувство. Что именно? Конечно, „Старуха в окне“, в свое время „Госпиталь“, „Хозяин“.

(Остаток страницы не дописываю. Может быть, вспомню еще что-нибудь.)»

Быть может, он и вспомнил бы еще два-три стихотворения.

Что-нибудь мог бы к этому перечню добавить и я — из числа самых мною любимых: «Утро брезжит, а дождик брызжет…», «Покуда над стихами плачут…», «Лошади в океане»…

Но сколько бы их ни набралось — таких стихов, в которых ему удалось «прыгнуть выше себя», — книги из них не составишь.

И все-таки, составляя ее, я стремился к тому, чтобы золото поэзии, содержащееся в каждом из вошедших в нее стихотворений, было пусть не самой, но все-таки достаточно высокой пробы.

Немудрено, что при таком подходе книжечка составилась небольшая.

Отчасти поэтому я решил дополнить ее несколькими главами и отрывками из автобиографической прозы поэта.

Этот раздел книги, помимо самостоятельного интереса, который он, несомненно, представляет, дополнит мой далеко не полный и поневоле скудный комментарий к вошедшим в нее стихам, окунув читателя в ту жизнь, «ход» которой «сопровождал» их появление на свет.

Бенедикт Сарнов

15 июня 2012 г.

Зазвал меня как-то к себе один мой приятель.

В этом его приглашении было что-то не совсем обычное. Он явно давал понять, что зовет не просто так, а с тем чтобы доставить мне какое-то особенное удовольствие. «Приходи, не пожалеешь!» — сказал он.

Я решил, что ему удалось достать какое-то давно уже нами забытое (дело происходило в советские времена) лакомство — скажем, миноги или осетрину первой свежести, — которым он собирается меня попотчевать.

Так оно и вышло. Но лакомство, которым он в этот раз меня угостил, было совсем другого рода.

Все с той же своей загадочной, обещающей какое-то неслыханное блаженство ухмылкой он достал из конверта патефонную пластинку. Тут, не скрою, я испытал некоторое разочарование. (Я совсем было забыл, что мой приятель был большой меломан, а я, уж если меня решили угостить, решительно предпочел бы миноги.) Но вот он включил проигрыватель, пластинка медленно начала свое кружение, и в комнате зазвучал божественный голос Ахматовой.

Это была только что выпущенная тогда в свет фирмой «Мелодия» пластинка «Голоса поэтов».

Приятель мой блаженствовал. Я — тоже. Но к его блаженству примешивалось еще удовольствие от сознания того, что затея его удалась: угощение, которое он мне сулил, меня не разочаровало.