Федор Сологуб - Том 5. Война. Земля родная. Алый мак. Фимиамы

Когда тебя заставят выбирать
  Направо путь иль путь налево,
И на обоих станут угрожать
  Двоякою личиной гнева,

  И скажут, злобясь и дразня:
  «Подумай, выбирай любое,
Иди направо, потеряй коня,
Налево, – сам погибни в лютом бое», –

  Не выбирай, и не иди
По той стезе, которая открыта.
  Путь заграждённый впереди,
Он – твой! Дерзанье – смелому защита.

Господи, прости!
На моём земном пути
Было много злости.
Выл я по ночам
И с такими ж, как я сам,
Грызся из-за кости.

Всё ж я верен был
И тебя любил,
Мой хозяин милый.
Над моей могилой
Напиши стишок:
«Здесь лежит Волчок,
Верный мой дружок».

Я – Фиделька, собачка нежная
На высоких и тонких ногах.
Жизнь моя течёт безмятежная
У моей госпожи на руках.

Ничего не понюхаю гадкого,
Жёсткого ничего не кусну.
Если даст госпожа мне сладкого,
Я ей белую руку лизну.

А подушка моя – пуховая,
И жизнь моя – земной рай.
Душа моя чистопсовая,
Наслаждайся, не скули, не умирай!

Досталась мне странная доля,
Но я на нее не ропщу.
В просторе холодного поля
Чего-нибудь съесть поищу.

Из тинистой, вязкой канавы
Напьюсь тепловатой воды.
Понюхаю тонкие травы,
Где старые чахнут следы.

Заслышу ли топот лошадки
На гулком вечернем шоссе,
В испуге бегу без оглядки
И прячусь в пахучем овсе.

Но знаю я, будет мне праздник,
Душа моя в рай возлетит,
Когда подгулявший проказник
Мне камнем в висок угодит.

Взметнусь я, и взвою, и охну,
На камни свалюся, и там,
Помучившись мало, издохну,
И Богу я дух мой отдам.

Милый Бог, моя жизнь – Твоя ошибка.
Ты меня создал не так.
Разве можно того, чья душа – улыбка,
Сделать товарищем буйных собак!

Я не хотел Твоих планов охаять,
Думал: «Попытаюсь собакою быть».
Кое-как я научился лаять,
И даже привык на луну выть.

Но всё же, милый Бог, мне тяжко.
Быть собакой уж и сил нет.
Ну какая ж, подумай, я – дворняжка!
Я искусство люблю, я – поэт.

Самоуверенный и надменный,
Но, на мой взгляд, глупый и жалкий,
Поэт в панаме драгоценной
Замахнулся на меня палкой.

Что же ты, глупый, так испугался?
Ведь я же на тебя не лаю.
В жизнь мою никогда я не кусался,
Я только песни да поэмы слагаю.

Ты не поймёшь, что живу не напрасно,
Что мой подвиг собачий чего-нибудь стоит.
Ведь в полночь никто так печально и страстно,
Как я, на луну не завоет.

Такою тоскою ты, умник жалкий,
Никогда своих стихов не напоишь.
Тебе бы лишь кричать да махать палкой.
Ты от тоски никогда не завоешь.

Проходи же, стихослагатель грубый,
В меня камней трусливо не швыряя.
В икры твои я не вонжу свои зубы
Даже и ночью, жестоко страдая.

Проходи, проходи без шума и без ссоры.
Я презираю твой голос нахальный,
Твой смех презрительный, гордые взоры
И твой воротничок высокий, крахмальный.

Если меня с дороги ты погонишь,
Что ж, убегать от людей не впервые.
Но берегись, – размахавшись палкой, уронишь
На песок дороги глаза надставные.

Холодный ветерок осеннего рассвета
Повеял на меня щемящею тоской.
Я в ранний час один на улице пустой.
В уме смятение, вопросы без ответа.

О, если бы душа была во мне согрета
Надеждой на ответ, могучей жаждой света!
Нет и желанья знать загадки роковой
Угрюмый смысл, почти разгаданный судьбой.

«Текут события без цели и без смысла, –
Давно я так решил в озлобленном уме, –
Разъединенья ночь над весями повисла,

Бредём невесть куда, в немой и злобной тьме,
И тьмы не озарят науки строгой числа,
Ни звучные хвалы в торжественном псалме».

Злая недоля моя!
Ты мне твердишь: «Не помилую!»
Тёмная злоба твоя
Жизнь отравила постылую.

Вера, надежда, любовь
Смяты недолей проклятою.
Что ни взгляну в себя, вновь
Встречусь с душевной утратою.

Из упоительных чар,
Лишь обольстив меня каждою,
Горький дала ты мне дар, –
Сердце, томимое жаждою.

В грустном раздумьи стою перед канной,
Великолепной и благоуханной.
Узкий цветок заалел лепестками,
Словно кто сердце горячее вынул,
Сжал над цветком беспощадно руками,
И любовался потоком, что хлынул
Неудержимо и, венчик обнявши,
Узкую жёлтую чашечку минул,
В землю неслышно по капле сбежавши.
Новой красой лепестков обагрённых
Узкие листики чашечки были
Так пленены, что на время забыли
Думать о братьях своих отдалённых.
Да позабыли на время, что каннам
Цвесть бы на родине, в Индии жаркой,
Там, под лазурью пленительно-яркой,
В крае покинутом, в крае желанном.
Да ненадолго. Богатая зала
Тесно смыкалась над бедною канной,
Света так мало, и воздуха мало,
День такой серый, холодный, туманный.
Листики поняли грустную долю,
Прокляли мрак наш и нашу неволю,
Тихо свернулись, уныло поблёкли,
И, наклоняясь, медлительно сохли.

Рукоятью в землю утвердивши меч,
Он решился грудью на клинок налечь,
Ратной неудачи искупить позор, –
И перед кончиной горд был ясный взор.

Пораженьем кончен мой неравный бой
С жизнью неудачной, с грозною судьбой, –
Мне бы тоже надо навсегда заснуть,
Да пронзить мне страшно трепетную грудь.

Ты к сплетням людским равнодушна,
Судьбе, как раба, ты послушна.

Движенья уверенно стройны,
Черты твои строго спокойны.

Но верить ли этим приметам?
Давно ты боролась со светом,

Давно уж во мраке ненастья
Не знаешь ни ласки, ни счастья…

И море, затихнув от бури,
Блестит отраженьем лазури,

Но стихла ли в бездне тревога,
Спроси, если смеешь, у Бога.

Он изнемог под тяжестью креста,
И пал со стоном на колени, –
Но вновь сомкнулися пречистые уста,
И не роняли пени,