Алексей Апухтин - Полное собрание стихотворений

    Итак, свершилось: я монах!
  И в первый раз в своей одежде новой
Ко всенощной пошел. В ребяческих мечтах
Мне так пленительно звучало это слово,
И раем монастырь казался мне тогда.
  Потом я в омут жизни окунулся
И веру потерял… Но вот прошли года –
  И к детским грезам снова я вернулся

Уж две недели я живу в монастыре
Среди молчания и тишины глубокой.
  Наш монастырь построен на горе
  И обнесен оградою высокой.
Из башни летом вид чудесный, говорят,
На дальние леса, озера и селенья;
  Меж кельями разбросанными – сад,
Где множество цветов и редкие растенья
(Цветами монастырь наш славился давно)
    Весной в нем рай земной, но ныне
  Глубоким снегом всё занесено,
  Всё кажется мне белою пустыней,
    И только куполы церквей
    Сверкают золотом над ней.
  Направо от ворот, вблизи собора,
    Из-за дерев едва видна,
  Моя ютится келья в два окна.
Приманки мало в ней для суетного взора:
Дощатая кровать, покрытая ковром,
Два стула кожаных, меж окон стол дубовый
  И полка книг церковных над столом;
В киоте лик Христа, на нем венец терновый.

Жизнь монастырская без бурь и без страстей
  Мне кажется каким-то сном беспечным.
Не слышу светских фраз, затверженных речей
  С их вечной ложью и злословьем вечным,
    Не вижу пошлых, злобных лиц…
  Одно смущает: недостаток веры,
Но Бог поможет мне: Его любви нет меры
    И милосердью нет границ!
Проснувшись, каждый день я к старцу Михаилу
    Иду на послушанье в скит.
Ему на вид лет сто, он ходит через силу,
  Но взор его сверкает и горит
    Глубокой, крепкой верой в Бога
  И в душу смотрит пристально и строго.
    Вчера сказал он с гневом мне,
  Что одержим я духом своеволья
  И гордости, подобно сатане;
    Потом повел меня в подполье
И показал мне гроб, в котором тридцать лет
  Спит, как мертвец, он, саваном одет,
    Готовясь к жизни бесконечной…
Я с умилением и горестью сердечной
Смотрел на этот одр унынья и борьбы.
    Но старец спит в нем только летом;
    Теперь в гробу суровом этом
Хранятся овощи, картофель и грибы.

День знаменательный, и как бы я его
  Мог описать, когда бы был поэтом!
  По приказанью старца моего
  Поехал я рубить дрова с рассветом
  В сосновый бор. Я помню, в первый раз
Я проезжал его, томим тяжелой думой;
    Октябрьский серый вечер гас,
И лес казался мне могилою угрюмой –
  Так был тогда он мрачен и уныл!
Теперь блеснул он мне краоою небывалой.
    В восторге, как ребенок малый,
    Я вежды широко раскрыл.
Покрыта парчевым блестящим одеяньем,
Стояла предо мной гигантская сосна;
Кругом глубокая такая тишина,
Что нарушать ее боялся я дыханьем.
Деревья стройные, как небеса светлы,
Вели, казалось, в глубь серебряного сада,
И хлопья снежные, пушисты, тяжелы,
Повисли на ветвях, как гроздья винограда.
И долго я стоял без мыслей и без слов…
Когда же топора впервые звук раздался,
Весь лес заговорил, затопал, засмеялся
Как бы от тысячи невидимых шагов.
  А щеки мне щипал мороз сердитый,
И я рубил, рубил, один в глуши лесной…
  К полудню возвратился я домой
    Усталый, инеем покрытый.
    О, никогда, мои друзья,
  Так не был весел и доволен я
    На ваших сходках монотонных
    И на цинических пирах,
На ваших раутах игриво-похоронных,
    На ваших скучных пикниках

Неверие мое меня томит и мучит,
    Я слепо верить не могу.
Пусть разум веры враг и нас лукаво учит,
  Но нехотя внимаю я врагу.
Увы, заблудшая овца я в божьем стаде…
  Наш ризничий – известный Варлаам –
  Читал сегодня проповедь об аде.
Подробно, радостно, как будто видел сам,
  Описывал, что делается там:
И стоны грешников, молящих о пощаде,
  И совести, и глаз, и рук, и ног
    Разнообразные страданья…
Я заглушить в душе не мог негодованья.
    Ужели правосудный Бог
    За краткий миг грехопаденья
    Нас мукой вечною казнит?
    И вечером побрел я в скит,
    Чтоб эти мысли и сомненья
  Поведать старцу. Старец Михаил
Отчасти только мне сомненья разрешил.
  Он мне сказал, что, верно, с колыбели
  Во мне все мысли грешные живут,
Что я смердящий пес и дьявольский сосуд…
Да, помыслы мои успеха не имели!

  Увы, меня открыли! Пишет брат,
Что всюду о моем побеге говорят,
    Что все смеются до упаду,
Что басней города я стал, к стыду друзей,
    И просит прекратить скорей
  Мою, как говорит он, «ескападу».
Я басня города! Не всё ли мне равно?
  В далекой, ранней юности, бывало,
Боялся я того, что может быть смешно,
  Но это чувство скоро миновало.
Теперь, когда с людьми все связи порваны,
Как сами мне они и жалки, и смешны!
    Мне дела нет до мненья света,
Но мнение одно хотел бы я узнать…
Что говорит она ? Впервые слово это
  Я заношу в заветную тетрадь…
    Ее не назвал я… но что-то
    Кольнуло сердце, как ножом.
Ужель ничем, ничем: ни трудною работой,
  Ни долгою молитвой, ни постом
    Из сердца вырвать не придется
    Воспоминаний роковых?
    Оно, как прежде, ими бьется,
  Они и в снах, и в помыслах моих,
  Смешно же лгать перед самим собою…
Но этих помыслов я старцу не открою!

  Восторженный канон Дамаскина
    У всенощной сегодня пели,
И умилением душа была полна,
И чудные слова мне душу разогрели.
«Владыка в древности чудесно спас народ,
    Он волны осушил морские…»
О, верю, верю, он и в наши дни придет
    И чудеса свершит другие.
О Боже! не народ – последний из людей
  Зовет Тебя, тоскою смертной полный…
  В моей душе бушуют также волны
    Воспоминаний и страстей.
О, осуши же их своей могучей дланью!
Как солнцем, освети греховных мыслей тьму…
  О, снизойди к ничтожному созданью!
  О, помоги неверью моему!

  На монастырской башне полночь бьет,
И в бездну падает тяжелый, грустный год.
  Я с ним простился тихо, хладнокровно,
Один в своем углу: всё спит в монастыре.
    У нас и службы нет церковной,
  Здесь Новый год встречают в сентябре.
В миру, бывало, я, в гостиной шумной стоя,
Вел тихий разговор с судьбой наедине.
Молил я счастия – теперь молю покоя…
Чего еще желать, к чему стремиться мне?
А год тому назад… Мы были вместе с нею,
Как будущее нам казалося светло,
Как сердце жгла она улыбкою своею,
    Как платье белое к ней шло!